Государство и народ
Отношения с родным пролетарским государством
— оно и сейчас так же складывается
— очень изощренно.
Пролетариат воевал с милицией,
крестьянство — с райкомами,
интеллигенция — с НКВД.
Средние слои — с ОБХСС.
Так и наловчились не поворачиваться спиной.
Не поворачиваться спиной — воспользуются.
Только лицом.
Деньги в кальсонах,
справки — в ридикюле,
дверь — на цепочке,
жучки, проволочки, булавки.
Мы отвернемся — они нас,
они отвернутся — мы их.
В счетчик — булавки,
в спиртопровод — штуцер,
в цистерну — шланг,
и качаем, озабоченно глядя по сторонам.
Все, что течет, выпьем обязательно.
Практика показала — чаще всего бьет в голову.
Руки ходят непрерывно: ощупывая, отвинчивая.
Крутится — отвинтим.
Потечет — наберем.
Отламывается — отломаем,
и ночью, при стоящем счетчике, рассмотрим.
Государство все, что можно, забирает у нас, мы — у государства. Оно родное, и мы — родные. И у него, и у нас уже вроде ничего нет. Ну, там военное кое-что. Так вот, антенну, параболическую, на Дальнем Востоке, уникальную — кто-то отвернулся, и нет ее. По сараям, по парникам. Грузовик экипаж бросил — утром один остов. Пираньи. Автобусы все на огородах, ходовые рубки от крейсеров — на огородах.
И государство не дремлет. Отошел от магазина на пять метров — там цены повысились. Газеты — вдвое, бензин — вдвое, такси — вдвое, колбаса — вчетверо.
А нам хоть бы что. Мировое сообщество дико удивляется: повышение цен на нас никакого заметного влияния не имеет. То есть забастовки у нас бывают только по национальным вопросам.
Как же они своих-то? Наших-то, наших за что? Этого от своих не ожидали. От государства — каждую секунду. Всегда готов.
Дорожание, повышение, урезание, талоны. Это оно нас. Цикл прошел — теперь мы его ищем. А, нашли! Бензин — у самосвала, приписки — у прораба, хлеб — на полях, рыба — у ГЭС.
Качаем, озабоченно глядя по сторонам. Так что и у нас, и у государства результаты нулевые. Кроме, конечно, моральных. Нравственность упала и у государства, и у нас.
Надо отдать должное государству, оно первое засуетилось. Ну, мол, сколько можно, ребята, мол, мы тоже, конечно, не по человечески живем… А народ чего — он полностью привык, приспособился, нашел свое место. Научился. Говорит что нужно, приходит куда надо и отвинчивает, отворачивает, руками, ногами, зубами, преданно глядя государству в глаза.
— У нас государство рабочих и крестьян, — говорит государство.
— А как же, — отвечает народ, — естественно!
И отвинчивает, откручивает, отворачивает.
— Все, что государственное, то твое, — говорит государство.
— А как же, — шепчет народ, — это так естественно!
И отвинчивает, откручивает, отламывает.
— Никто тебе не обеспечит такую старость и детство, как государство!
— Никто, — влюбляется народ, — это ж надо, действительно!
И что-то сзади делает, что-то делает…
— Только в государственных больницах тебя и встретят, и положат, и вылечат!
— Только там, — соглашается народ, — только там!
И что-то сзади руками делает — то ли лечит сам себя, то ли что-то обхаживает.
— Только в государственных столовых, как нигде, тебя накормят, напоят.
Как нигде, — кивает народ и сворачивает за угол с мешками.
— Куда же ты, — спрашивает государство через свою милицию.
— Да тут недалеко.
— Не поняло!?
— Да рядом, не отвлекайтесь, у вас же дела. Вон, международное положение… Не беспокойтесь, мы тут сами.
— Что значит «сами», что значит «сами»? Анархия? У нас же народовластие! Нечего шастать кто куда хочет!
— Да не беспокойтесь, тут буквально на секундочку.
— Да куда, куда?
— Да никуда, ну господи боже мой!
— А что в мешках?
— Где?
— Да вот!
— Что?
— Ну, в мешках что?
— Вот в этих, что ли?
— Ну, в этих, в этих!
— От вы, я не знаю! Я ж хотел через минуту назад!
— Ну, иди.
Вернулся.
— Ты вернулся, а тут неурожай.
— Что ты, ты смотри!
— Что, это тебя не волнует?
— Почему, волнует.
— А что ж ты такой спокойный?
— Это у меня вид такой.
— Так тебе же кушать нечего будет!
— Что вы говорите, ты смотри!
— Ты что, совсем равнодушный?
— Почему?
— Не знаю, но тебя совсем ничего не волнует!
— Почему, волнует, ты смотри!
— Мы пролетарское государство!
— Ну да.
— А ты — пролетариат!
— Ну конечно, кто же еще.
— Вот это — твоя родная власть.
— Конечно, конечно, все может быть, естественно, да.
— Диктатура это твоя, ты это понял?
— Ну?
— Так это ж по твоему желанию реки перегораживаются, каналы строятся, заводы, пестициды…
— Ну?
— Ты ж этого хотел!
— Когда?
— Что ты прикидываешься, ты ж всего этого хотел!
— Ну, хотел, конечно… Дозвольте на минуточку, мне б только поесть.
— Да что вы все об одном и том же?
— Ну, глуп, ваше сиятельство.
— Не смей, я твое родное пролетарское государство! Отвечай, как положено!
— Слушаюсь, гражданин начальник!
— Что с тебя взять? Только знай — ты всего этого хотел, ясно?
— Ясно. Хотел. Ясно, гражданин начальник.
И государство посмотрело на народ, а народ робко глянул на государство.
— Нам друг без друга нельзя, — сказало государство.
— Почему? — сказал народ.
— Нельзя, нельзя.
— Ну ладно…
— Нельзя, я сказало.
— Ну ладно…
— Что ты хочешь сказать, говори.
— Да вот, мне бы диктатуры поменьше…
— Так это ж твоя диктатура!
— Ну, моя, конечно. А можно ее поменьше?
— Как же поменьше — а враги?
— Какие?
— Ну, разные: внешние, внутренние… Ты что, их не видишь?
— Ну, если вы говорите…
— Что значит «если я говорю», ты что, сам не видишь? А друзья? Ты что, их не видишь? Врагов надо донимать, друзей надо кормить. Ты что, не понимаешь?
— И это что, все время, что ли?
— Конечно, все время, иначе все разбегутся! Ну хорошо. Иди корми друзей, врагами я само займусь. И чтоб все понимал, а то стыд: ни у одного государства такого бестолкового народа нет! Иди уж!
И народ и государство пошли каждый по своим делам.
* * *
Не верю
Наш человек, если сто раз в день не услышит, что живет в полном дерьме, не успокоится.
Он же должен во что-то верить!
Что железнодорожная авария была – верю, а что двадцать человек погибло – не верю. Мало! Мало! Не по-нашему!
Что чернобыльская авария была – верю, что первомайская демонстрация под радиацией в Киеве была – верю, а что сейчас там все в порядке – не верю. Счетчика у меня нет, а в слова: «Поверьте мне как министру», – не верю. Именно, как министру , – не верю. Не верю! Что делать – привык.
Что людям в аренду землю дают, с трудом – верю, что они соберут там чего-то – верю, и сдадут государству – верю, а что потом – не верю.
Где начинается государство – не верю. Кто там? Здесь люди – Петя и Катя. Они повезли хлеб, скот и до государства довезли – верю. Дальше не верю. Государство приняло на хранение, высушило, отправило в магазины – не верю. Государство – это кто?
Когда государство ночью нагрянуло, знаю – милиция пришла.
Кое-как государство в виде милиции могу себе представить.
«Родина не простит!» И родину представляю в виде ОВИРа, выездной комиссии обкома партии, отдела учета и распределения жилой площади.
Какие-то прокуренные мясистые бабы в исполкомовской одежде это и есть та Родина, которая главные бумаги дает.
Что что-то в магазинах появилось – не верю .
Что последнее мыло и сахар исчезли – верю сразу и мгновенно.
Что с первого января цены повысят, никого не спросят, а спросят – не услышат, – верю сразу.
Во-первых, у нас вся гадость всегда с первого числа начинается, никогда с шестнадцатого или двадцать восьмого.
В то, что что-то добавят, – не верю . Что отберут то, что есть, – верю сразу и во веки веков.
Никто не войдет никогда и не скажет: «Добавим тебе комнату, что же ты мучаешься».
А всегда войдут и скажут: «Отнимем у тебя комнату – шикарно живешь».
Никакая комиссия самого близкого, народного революционного исполкома не позвонит: «Что-то не видно тебя, может, ты не ел уже три дня, одинокий, голодный, может, у тебя сил нет в магазинах стоять». А радостно втолкнется: «Вот жалоба на вас – три дня не видать, а мусор жирный, кал крепкий, в унитазе вода гремить, значить, на нетрудовые пожираете, ночами при лампаде; государство беспокоится, как бы вы тут жить лучше не стали, а это противоречит интересам, мы должны по справедливости еще раз допеределить и допереконфисковать, чтоб руководству не обидно было…»
Верю. Верю. Оно ! В слово «запрещено», – верю свято. Наше слово.
В то, что «все разрешено, что не запрещено», – не верю . И не поверю никогда. Сто раз буду биться, умру на границе запрещено-разрешено, а не пересеку явно, потому что знаю – тяжело в Воркуте пожилой женщине с гитарой.
В то, что, может, и будет закон – не сажать за слова, с трудом, но верю , а в то, что даже этот закон будет перечеркнут одним росчерком пера того секретаря обкома, где живет и суд, и подсудимые, – верю сразу и во веки веков. Ибо никто у него власть не отнимал.
А все кричат – идите возьмите, он отдасть, он уже спрашивал, где же они…
Ах ты дурачок, Петя, кто же те власть отдасть, я что ли… Ты же видишь, что всего не хватает. А раз не хватает буквально всего, то, чтоб есть спокойно, жить спокойно, —власть нужна . Без нее войдут и скажут: «Ты сажал – тебя сажаем».
В море житейском, в отличие от морского, буря всегда внизу. Никакой урожай ни одной помидоры не добавляет, никакой рост добычи нефти в Тюмени ни капли бензина не добавляет.
Поэтому в то, что нефть в Тюмени добывают, – не верю , что урожай в стране убирают, – не верю .
В то, что с Парижем насчет одежды соглашение, – не верю . Нету ее. Я есть, Париж есть, а ее нету.
Бесконечные совещания, пленумы, а ко мне ничего нет. Как к трактору – меня выпускают, а ко мне – ни еды, ни одежды, ни лекарств.
На хрена меня выпускать?!
Я сам лично не знаю как страной командовать – меня никто не учил, я и не берусь. Но можно подыскать тех, кто знает, особенно на местах, где мы все живем.
В то, что командиры теперешние на совещание соберутся – я еще верю , что неделю сидеть будут – верю, а что что-нибудь придумают – не верю . Не верю , извините.
Через желудок воспринимаю, через магазин.
Как на эти рубли смогу жить – так буду, и телеграмму сдам в правительство: «Начал жить. Чувствую правительство, чувствую».
А пока читаю в газетах: «Правительство приняло решение самое решительное среди всех решений…»
Все! Пошел чего-нибудь на ужин добывать…
* * *
Государство перманентный кризис
Однажды в телевизоре появился бледный как смерть Министр Финансов и заявил:
- Финансовый кризис нас не затронет. Потому что. Я вам точно говорю.
Население, знающее толк в заявлениях официальных лиц, выматерилось негромко и отправилось закупать соль, спички и сахар.
На следующий день в телевизоре появился смущенный донельзя Министр Торговли и сказал:
- Запасы хлеба и товаров первой необходимости позволяют нам с гордостью утверждать, что голод и товарный дефицит нам не грозит. Вот вам цифры.
- Ох! – сказало население и докупило еще муку и крупы.
Министр Сельского Хозяйства для убедительности сплясал на трибуне и сказал радостно:
- Невиданный урожай! Надежды на экспорт! Возрождаемся! Закрома трещат!
- Во даже как! – ужаснулось население и побежало конвертировать сбережения в иностранную валюту.
- Цены на недвижимость упадут! Каждому студенту по пентхаузу! В ближайшем будущем! – не поморщившись выпалил Министр Строительства.
- Да что ж такое, а? – взвыло население и побежало покупать керосин, керосиновые лампы, дрова и уголь.
- Современная армия на контрактной основе. Уже завтра. И гранаты новой системы. В мире таких еще нет. – солидно сказал Министр Обороны. – Ну а чего нам? Денег же – тьма тьмущая. Резервы, запасы и вообще профицит.
- Мама!... пискнуло население и начало копать землянки.
Все о-фи-ген-но! Вы понимаете? ! О-ФИ-ГЕН-НО!! ! – внушал Президент. – Мы уже сегодня могли бы построить коммунизм. Единственное что нас останавливает – нам всем станет нефиг делать. Потому можете спать спокойно! Стабильнее не бывает! Пенсионеры покупают икру ведрами! Предвижу качественный скачок, рывок и прыжок. А количественный – вообще бег! Семимильными шагами к достатку и процветанию. Карибы становятся ближе. Отсель грозить мы будем миру. По сто тридцать центнеров роз с каждой клумбы. Надои будем вообще сокращать. Коровы не могут таскать вымя. Население возмущено дешевизной. Южная Америка просится в состав нас на правах совхоза. Ура!
- Да что ж вы там такое готовите, звери? ! – закричало население и на всякий случай переоделось во все чистое…
* * *
Очень много честных людей
А я вам вот что скажу: очень много честных людей. Было бы меньше честных людей, легче бы жилось. Еще в школе нас пытались отучить от этой вредной привычки добиваться справедливости. Посмотрите на принципиального: искалеченная личность с электрическим огнем в глазах. Его появление в любом месте грозит крупным скандалом.
Там кто-то кому-то выписал кубометр дров. Нагрузили машину. А черт его знает: кубометр или пять, дрова или доски. Боже мой! Все все понимают, все хотят жить. Только этот не хочет, не может он, и все. Он догоняет машину, вцепляется в руль, сигналит наверх, звонит на проходную. Он хочет проверить, Ньютон проклятый. Ну и проверяют, конечно. Милиция всегда на плохое бросается быстрее, чем на хорошее. Ну конечно, в машине не то. Дрова, конечно, отбирают, сажают тех, кто в кабине, тех, кто в кузове. Все в порядке, все без дров, справедливость торжествует. А борца тихо выбрасывают на другое место. Там с его приходом начинается подспудное брожение, взрыв. Садятся бухгалтер и прораб, а борец ковыляет дальше уже без глаза и авторучки.
Спрашивается: зачем находиться там, где грузят? Зачем торчать на передовой? Почему в нужный момент не оказаться в нужном месте? И вообще, зачем хватать за руку вора? Вдруг он станет большим человеком? Добрее нужно быть к людям, мягче, любимее. Надо, чтобы вы руководили принципами, а не принципы вами.
Вы видели стальной эталон – метр? Метр, и все! Его ни согнуть, ни скрутить, он всех цепляет. А есть эталон мягкий, тоже, конечно, метр, но какой удобный. Хочешь вдвое сложи, хочешь в карман опусти. Намотай. Даже растяни – будет полтора метра. Вот это эталон! Это – двадцатый век!
Вы видели человека, который никогда не врет? Его трудно увидеть, его же все избегают. Он никогда не лжет, он прям, как артиллерийский ствол. Он может сказать женщине: «Почему вы кокетничаете, показываете коленки? Вам, по моим расчетам, уже около ста лет».
– А ты что же такой синий! Из санатория? И что, они сказали, что ты здоров? Иди ляг к ним обратно!
– А ты, брат, хорош, сколько ты дал за это дикое барахло? Ну и надули тебя!
А тот все равно ничего не может изменить. Не может он продать барахло обратно. Его надули, и он сам это чувствует. Но злится не на себя и не на того, кто его надул, а на нашего, который ему раскрыл глаза.
Идите раскройте глаза своему лучшему другу на то, что она вытворяет в его отсутствие. Они все равно помирятся, а вашей ноги в том доме уже не будет. Вы будете враг дома номер один.
Честный человек – это бедствие. Это испорченное настроение на весь день. Когда он выходит из ворот, улица пустеет. Замешкавшийся прохожий получает в награду всю правду-мать и остается сломленным навсегда.
Кто дал право калечить жизнь людям? Вы что-то видите? Закройте глаза. Вы что-то слышите? Заткните уши. Вы что-то хотите сказать? Скажите. В тряпочку. Заверните и тихо опустите в урну.
Все, что вам кажется бездарным, – гениально. Тот, кто выглядит дураком, умнее нас всех. Людям важно, чтоб все было хорошо, все в порядке, все олрайт.
– Ваши дела?
– Отлично!
– Ваши успехи?
– На большой!
– Как жизнь молодая?
– Лучше всех!
– Какой прелестный ребенок! Какая милая квартирка! До свидания! Вы чудесно выглядите!
* * *
У нас будет лучше
– Я не уезжаю, – кричал он. – Здесь хуже, чем где угодно, но я живу здесь! Здесь должно быть лучше! Должно стать быть! Всем будет хуже, а здесь будет лучше. Станет будет обязательно! Болезнь принимает здоровые формы. Здоровье тускло засветилось сквозь хилость первых постановлений, неисполнение которых – лишь свидетельство живого ума и сообразительности народов, с трудом населяющих нашу страну. Здравый смысл уже начал бродить в массах. Добредет и до верхов.
Конечно, слово «будет» почернело от бесконечного употребления, но новый смысл придает ему прежний блеск, и оно снова сгодится в работу.
Здесь будет лучше! Рост зарплаты при отсутствии материальной заинтересованности создает невиданный образ жизни, когда деньги роли не играют, и их уже можно свободно обменять на результаты труда, которые тоже…
Но не в этом дело.
От человека на нашей земле не остается предметов жизнедеятельности, только продукты жизнедеятельности. Поэтому жил он или нет – остается предметом дискуссии. Это и остается…
Уникальная способность, не создав ничего, испортить навсегда среду обитания и страну пребывания. Но не в этом…
Новые люди должны появиться! Работа над этим уже идет.
У нас будет лучше, невзирая на то что становится все хуже. Опять наше сегодня не дает никаких надежд. Только – завтра . Только соединив прошлое с будущим и вычеркнув к чертовой матери настоящее , можно снова жить и работать. Опять на энтузиазме и снова без зарплаты! Связать деньги населения, а потом и их самих, и развязать, когда наступит миг, отделяющий будущее от настоящего… Это где-то… Неважно!
У нас будет лучше! Мы будем жить очень хорошо! Даже если для этого нам опять придется снова извести миллионов где-то… Неважно!
Связать их деньги, вернее, развязать им руки и связать их деньги. А потом – наоборот. Ничего-ничего! Рынок даст себя знать. И хорошо, что без объяснений. Двенадцатого с восьми утра – рынок, и все! Пусть никто ничего не понимает – давай на базар! Рынок открыт!
– Что такое? – думает простой человек. – С чем идти на этот рынок, что продать, что купить?
Пока никто ничего не понимает. Пока даже специалисты, которые лучше других этого не понимают, вместо подробностей – молчат.
Я один говорю в подавляющем меньшинстве, с полной уверенностью глядя и видя – здесь будет лучше! Не потому что… А потому что… В общем, будет – и все!
Сейчас окончательно разваливается табачная, хлебная, питьевая, санитарная, в общем, самая необходимая… И все будет хорошо! Все оставшиеся перейдут к рынку сами собой. Их не надо будет подгонять.
Отвар – на настой, окурки – на объедки, корки – на обмылки…
Это возникнет обязательно! Патроны – на бинты, крупу – на подметки. Никуда не денутся! Я вас не хочу надолго отрывать, но никуда не денутся.
Хорошо здесь будет! А где же еще, как не здесь? Уже всюду. Только здесь… Ну, еще впереди нас плетутся две… совсем… Куба и Корея. Так что мы втроем остались.
Но мы придем к будущему обязательно. Вместе или по отдельности. Кто раньше, кто позже, но к завтрашнему дню придем. Доползем! И устроимся там, как надо. Как оно и положено.
Мы будем жить очень хорошо. Я в этом убежден. И ничто меня не переубедит – ни холод, ни голод, ни то, что все необходимое продали… Это в наших традициях, продав с себя все, пытаться на эти деньги купить какую-то одежду. Или поломать что-то хорошее, чтобы на этом месте… Но не в этом дело.
Нам будет лучше. Просто потому, что хуже уже… Но это…
А пока – питаться, питаться, питаться – наша движущая сила как сверхдержавы.
Погода в этом году снова нас подвела. Если весной она создавала какую-то надежду на недород, крупный урожай окончательно подорвал экономику.
Под каким девизом покупать зерно?
Жирные вороны всего мира, что слетелись на невиданный урожай, с нескрываемым интересом рассматривают этих диковинных людей: подайте бедным, у которых огромный урожай!
В общем, это единственная проблема – как прожить, имея все. Видимо, скрывать надо. Скрывать и просить. И жить все лучше и лучше, скрывая это, чтоб просить все больше и больше.
А то, что будет лучше – я убежден. Только надо как-то дожить.
Как и сколько – пока не скажу. Ну, просто потому, что…
Да и вряд ли это кого-то спасет, когда станет еще лучше!
* * *
Не хотим хорошо жить!
— Не хотим хорошо жить! Никто не заставит нас хорошо жить! Не
подсовывайте нам собственность! Хотим жить без имущества и работать
без зарплаты! Пусть за всю жизнь мы накопили шестнадцать рублей и
детям ничего не завещаем, кроме рецептов, мы отстаиваем свой гибельный
путь и рвем каждого, кто хочет вытащить нас из капкана!
— Не трожь! — И лижем стальные прутья. — Не подходи, не лечи! Оставь
как было! Нам нравится как было, когда ничего не было, ибо что-то
было. Нас куда-то вели. Мы помним. Мы были в форме. Мы входили в
другие страны. Нас боялись. Мы помним. Нас кто-то кормил. Не досыта,
но как раз, чтоб мы входили в другие страны. Мы помним. Нас кто-то
одевал. Зябко, но как раз, чтоб нас боялись. Наши бабы в желтых
жилетах таскали опоки, мы у мартена в черных очках… Помним и никому
не дадим забыть.
Умных, образованных, очкастых — вон из страны, со смаком, одного за
другим. Пока все не станут одинаковыми взъерошенными, подозрительными.
При виде врача — оскал желтых зубов: «Не трожь!»
Подыхаем в тряпье на нарах: «Не трожь!» — и последний пар изо рта.
Копаемся в помоях, проклиная друг друга: «Как лечат, суки! Как строят,
гады! Как кормят, падлы!»
Один толчок земли — и нету наших городов.
А не трожь!
Наш способ!
Всего жалко, кроме жизни. Наш способ!
Посреди забора схватил инфаркт. Не докрасил. Наш способ!
Лопата дороже! Держи зубами провода!
Все дороже жизни.
И приучили себя. Умираем, но не отдаем. Ни цепь, ни миску, ни
государственную собачью будку!
Это наш путь! И мы на нем лежим, рыча и завывая, в стороне от всего
человечества.
* * *
1982 год монолог-предсказание Турникеты
В конце каждой улицы поставить турникеты. Конечно, можно ходить и так, и на здоровье, но это бесшабашность — куда хочу, туда и хожу. В конце каждой улицы поставить турникеты. Да просто так. Пусть пока пропускают.
Не надо пугаться. Только треском дают знать. И дежурные в повязках. Пусть стоят и пока пропускают. Уже само их присутствие, сам взгляд… Идешь на них — лицо горит, после них — спина горит. И они ничего не спрашивают… пока. В этом весь эффект. И уже дисциплинирует. В любой момент можно перекрыть. Специальные команды имеют доступ к любому дому и так далее.
По контуру площадей — по проходной. Вдоль забора идет человек, руками — об забор. Ну, допустим, три-четыре перебирания по забору — и в проходную, где его никто не задерживает, хотя дежурные, конечно, стоят. Красочка особая на заборе, ну, там, отпечатки и так далее. Да боже мой, никто с забора снимать не будет — бояться нечего. Но в случае ЧП… отпечатки на заборе, и куда ты денешься? А пока пусть проходят и без документов. Хотя при себе иметь, и это обязательно на случай проверки, сверки, ЧП. То есть, когда идешь на дежурного, уже хочется предъявить что-нибудь. Пройдешь без предъявления — только мучиться будешь. Со временем стесняться проверок никто не будет. Позор будет непроверенным ходить. Тем более — появляться неожиданно и где попало, как сейчас. Или кричать: «Мой дом — моя крепость» — от внутренней распущенности.
Но в коридорах дежурных ставить не надо. Пока. Начинать, конечно, с выхода из дома. Короткая беседа: «Куда, когда, зачем сумочка? Ну а если там дома никого, тогда куда?» И так далее. Ну, тут же, сразу, у дверей, чтоб потом не беспокоить. И ключик — на доску. Да, ключик — на доску. То есть чтоб человек, гражданин не чувствовал себя окончательно брошенным на произвол. Разъяснить, что приятнее идти или лежать в ванной, когда знаешь, что ты не один. Что бы ты ни делал, где бы ты ни был, ну, то есть буквально — голая степь, а ты не один, и при любом звонке тебе нечего опасаться — подымаются все. При любом крике: «Ау, люди!» — из-под земли выскакивает общественник: «Туалет за углом» — и так далее. Ну, это уже ЧП, а гулять надо все-таки вчетвером, впятером.
А если в гости — не забыть направление. Это тоже обязательно. От своего дома оформляется местная командировка в гости: убыл, прибыл, убыл. Ну, конечно, дать диапазон, чтоб человек чувствовал себя свободно. Хозяин буквально чем-нибудь отмечает. Ну буквально, ну чем-нибудь буквально. Ну, да той же печатью, Господи. Но ставить время с запасом, чтоб гость неторопливо собирался.
Контроль личных сумок — даже и не надо в каждом доме, только в узловых пунктах: подземный переход, вокзал, базар. Для чего? Чтоб примерно питались все одинаково. Это что даст? Одинаковые заболевания для врачей, одинаковый рост, вес для пошивочных мастерских и, конечно, поменьше незнакомых слов, поменьше. Употреблять буквально те слова, что уже употребляются. Чтоб не беспокоить новым словом. И для красоты через каждые два слова вставлять «отлично», «хорошо» и так далее. Ну, например: «Хорошо вышел из дому, прекрасно доехал, отлично себя чувствую, одолжи рубль…» — и так далее.
Начинать разговор так: «Говорит номер такой-то». Да, для удобства вместо фамилии — телефонные номера. Имена можно оставить. Это и для учета легче, и запоминается. Допустим: «Привет Григорию 256-32-48 от Ивана 3-38-42». Пятизначник. Уже ясно, из какого города, и не надо ломать голову над тем, кто кому внезапно, подчеркиваю — внезапно, передал привет. Со временем, я думаю, надо будет брать разрешение на привет, но очень простое. Я даже думаю, устное.
С перепиской тоже упростить: все письма писать такими печатными буквами, как вот эти индексы на конверте. Вначале, конечно, непривычно, выводить долго, но настолько облегчается работа почты… И в таком состоянии много не напишешь. И конечно, вместо автоматических телефонных станций я бы восстановил старые, с наушниками и ручным втыканием в гнезда. Вот подумайте — много людей освободится. Причем для упрощения и удобства с выходящими из дому беседует уличный контроль. Дальше — контроль проспектов, потом — площадей.
С теми, кто из города, работает высококлассный междугородный контроль. Ну а, не дай бог, при выходе из государства — вовсю трудится наша гордость, элита — общевыходной дроссельный контроль под условным названием «Безвыходный». У них и права, и техника, и максимум убедительности, чтоб развернуть колени и тело выходящего назад. Лицо можно не трогать, чтоб не беспокоить. То есть в такой обстановке горожанин и сам не захочет покидать — ни, ты понимаешь ли, родной город, ни, ты понимаешь ли, родную улицу, а потом и дом станет для него окончательно родным.
* * *
Дефицит
Послушай меня, дорогой! Что я тебе скажу. Все идет к тому, что всюду все будет, изобилие будет! Но хорошо ли это будет? Подожди, не торопись, ты молодой, горячий, кровь играет. Я сам был огонь, сейчас потух немного, хотя дым еще идет иногда... С изобилием не надо торопиться! Почему?..
Ты идешь по улице, встречаешь меня.
- Здравствуй, дорогой! Заходи ко мне вечером.
- Зачем?
- Заходи, увидишь.
Я прихожу к тебе, ты через завсклада, через директора магазина, через товароведа достал дефицит! Слушай, ни у кого нет - у тебя есть! Я попробовал - во рту тает! Вкус специфический! Я тебя уважаю.
На другой день я иду по улице, встречаю тебя.
- Здравствуй, дорогой! Заходи ко мне вечером.
- Зачем?
- Заходи - увидишь!
Ты приходишь ко мне, я через завсклада, через директора магазина, через товароведа, через заднее крыльцо достал дефицит! Слушай, ни у кого нет - у меня есть! Ты попробовал - речи лишился! Вкус специфический! Ты меня уважаешь. Я тебя уважаю. Мы с тобой уважаемые люди.
В театре просмотр, премьера идет. Кто в первом ряду сидит? Уважаемые люди сидят: завсклад сидит, директор магазина сидит, сзади товаровед сидит. Все городское начальство завсклада любит, завсклада ценит. За что? Завсклад на дефиците сидит! Дефицит - великий двигатель общественных специфических отношений.
Представь себе, исчез дефицит. Я пошел в магазин, ты пошел в магазин, мы его не любим - он тоже пошел в магазин.
- Туфли есть?
- Есть!
- Черные есть?
- Есть!
- Лакированные есть?
- Есть!
- Черный верх, белый низ есть?
- Есть!
- Белый верх, черный низ есть?
- Есть!
- Сорок второй, самый ходовой, есть?
- Есть.
- Слушай, никогда не было. Сейчас есть.
- Дамские лакированые, бордо с пряжкой, с пуговицей есть?
- Есть!
Ты купил, я купил, мы его не любим - он тоже купил. Все купили.
Все ходим скучные, бледные, зеваем. Завсклад идет - мы его не замечаем. Директор магазина - мы на него плюем! Товаровед обувного отдела - как простой инженер! Это хорошо? Это противно! Пусть будет изобилие, пусть будет все! Но пусть чего-то не хватает!
* * *
На складе
Главная мечта нашего человека - попасть на склад. Внутрь базы. В середину. - Скажите, это склад? Тот самый?
- Да.
- Слава Богу. Я пока к вам попал. Ни вывески, ничего. Мне сказали, что здесь все есть. Я не верю, конечно.
- Что вам?
- Вот это я могу... вот это что?
- Сколько?
- Одну можно?
- Сколько?
- Полторы.
- Дальше.
- А у вас есть?.. Подождите, а можно с женой? Я мигом. Я только здесь.
- Пропуск на одного.
- А позвонить?
- Отсюда нельзя.
- А сюда?
- И сюда нельзя. Быстрее. У меня кончается рабочий день.
- А завтра?
- Пропуск на сегодня.
- А вы мне поможете?
- Я не знаю, что вам нужно.
- Ну, что мне нужно, ну, что мне нужно? Мне нужно... Ой, ой... ой, ну, что мне нужно, Господи? А что у вас есть?
- Что вам нужно?
- Ну, что мне нужно?.. Ну, лекарства какие-нибудь.
- Какие?
- А какие у вас есть?
- А какие вам нужно?
- Ну... (всхлип) пирамидон.
- Сколько?
- Да что пирамидон! Ну, что вы, в самом деле? Мне нужно... Ой... Ну, что пирамидон... Ну, пирамидон тоже... Ой...
- Сколько?
- Ну, десять... Что я с пирамидоном?..
- Восемь?
- Да. Десять, десять.
- Пожалуйста.
- Пятнадцать.
- Пожалуйста.
- А можно еще две?
- Можно.
- И еще одну.
- Хорошо. Дальше.
- А что у вас есть?
- Что вам нужно?
- Что мне нужно? Что вы пристали? Мне сказали - в порядке исключения для поощрения.
- Так вы отказываетесь?
- Что-о! Кто? Я?!. Из одежды что-нибудь?
- Что?
- Шапки.
- Одна.
- Да. Две.
- Дальше.
- И еще одна.
- Три. Дальше.
- Пишите четвертую.
- Так. Обувь?
- Сандалий импортных нет?
- Есть.
- Белые.
- Сколько?
- Белые!
- Сколько?
- Они белые?
- Белые.
- Две.
- Пары?
- Одна и джинсы.
- Белые?
- Синие одни. А что, и белые есть? То есть белые две и сандалии две.
- Пары?
- Одна... Нет, две и джинсы. Две и джинсы одна.
- Пары? Посетитель. Две. Кладовщик. Две? Посетитель. Три.
- Три.
- Четыре, и будет как раз, потому что мне не только. Я хотел... тут надо для...
- Нет.
- Меня... но я просто сбегаю... А что у вас из продуктов питания?
- Что вас интересует?
- Меня интересует, ну, поесть что-нибудь. Вот, например, ну хотя бы, допустим, колбаса.
- Батон?
- Два. А хорошая?
- Два.
- Три. А какая?
- Какая вас интересует?
- Ну, такая... покрепче...
- Значит, три.
- А что, есть? Четыре.
- Четыре.
- Пять.
- Ну...
- Ясно... Четыре, а один чуть раньше.
- Значит, пять.
- Почему - пять? Один раньше.
- Дальше.
- Что есть?
- Что вас интересует?
- Что? Ну, вот эти... Как их? Крабы есть?
- Сколько? Одна?
- Две.
- Две.
- Три.
- Три.
- Четыре.
- Четыре... Ну?
- Ясно... Я слышал, такие бывают языки... такие оленьи... Я понимаю, что...
- Сколько?
- Кило.
- Они в банках.
- Одна... Нет, две... Или три... Чтоб уже сразу. Ну, если вам все равно - четыре.
- Вы их не будете есть. Они своеобразного посола.
- Тогда одну.
- Одна.
- Две. Себе и на работе.
- Нельзя. Только вам.
- Ну, да, я съем сам. Вы сможете посмотреть.
- Одна.
- Нет. Две. Вдруг подойдет. Я тут же - вторую.
- Две.
- Нет, одна. Денег не хватит. Скажите, а вот, допустим, рыба.
- Сколько?
- Нет. А вот свежая.
- Живая, что ли?
- А что? Вот живая.
- Какая?
- Живая-живая.
- Какая вас интересует?
- Кого, меня? Меня интересует... сазан.
- Сколько?
- А сом?
- Сколько?
- Тогда стерлядь.
- Сколько?
- Форель.
- Ну?
- Есть?
- Сколько?
- Три.
- Три.
- Четыре.
- Четыре.
- Четыре и стерлядь.
- Пять.
- И сом.
- Испортится он у вас.
- Тогда один.
- Пишу сразу два. Но они испортятся.
- Пишите три... пусть портятся. Вобла.
- Сколько?
- И пиво.
- Какое?
- А какое есть?
- Какое вас интересует? У нас восемь сортов.
