|
Сборник статей и материалов посвященный деревне Любощь и местам ее окружающим.
Три газетные публикации, посвященные поверьям и верованиям
крестьян Орловской губернии, в частности, Дмитровского уезда,
опубликованные в 1865 г. в Орловских губернских ведомостях.
Отчет о путешествии Д. Красина в 1863 году по уездам придесенского бассейна орловской
губернии для статистических исследований
Красная горка. Орловские губернские
ведомости. № 15 от 10 февраля 1865 года.
Красною горкой называется у нас первое воскресенье после Пасхи или неделя св.
Фомы. Каким образом название, приличное только выдающимся частям земной
поверхности, на языке нашего народа перешло в название дня, - трудно определить.
Между обычаями, которым следует простой народ в этот день, можно заметить
крайнее разнообразие и противоречие. Есть обычаи, строго соответствующие
религиозному понятию об этом дне, нравственным требованиям и хорошо применимые
ко времени. Но есть и такие, которые оскорбляют образованного человека, грубо
противоречат религии и нравственности. Такая странная смесь добра и зла в жизни
какого бы-то ни было общества ясно показывает довольно низкую степень
умственного и нравственного состояния членов этого общества. Высоким и прочным
образованием не может похвалится ни одно село нашей губернии. Зато есть такие
местности, в которых видны зачатки образованности, хотя сколько ни будь
удовлетворяющее современным потребностям. Местность, о которой здесь будет идти
речь, не имеет и малых крох образованности, - цивилизация еще не коснулась ее
жителей.
Эта местность принадлежит к Дмитровскому уезду. Ежели ехать из Дмитровска в
Кромы по большой дороге, то в лево от первой станции можно заметить лес. За ним
находится село, замечательное многими особенностями в образе жизни и обычаях
своих обитателей. (Веротяно Столбище) Причиною тому замкнутость их положения и редкие сообщения. Во
всем околодке каждая деревня характеристически отличается своими обычаями от
всех других. Свои наследственные обычаи каждая из них тщательно и упорно
сберегает. Это правило не нарушается даже и тогда, когда вступают в брак
личности из разных деревень. Жених отправляет свадебный обряд так, как это
делается в его селе, а невеста по обычаю своего села. Такая же особенность и
недоверчивость заметны и в других отношениях. Завезите поселянина из этой
местности в отдаленное село, и вы увидите, что там он будет тщательно скрывать
свои местные обычаи, будет конфузится, когда их обнаружит, страшно боятся
насмешек над своими устарелыми обычаями, будет казаться или нейтральным или
подделывающимся к чужим привычкам. В таких обстоятельствах ему тяжело, и он
всеми мерами будет стараться поскорее увидеть родную свою хату.
При частных отличиях в своих обычаях, жители описываемой местности имеют
некоторые черты, общие всем им. Все они в одно время совершают посев и уборку
хлебов; одинаково забирают в долг под масло и пеньку на подушное и оброк;
одинаково не уплатны в оброке, т. е. не все выплачивают барину за землю, за что,
разумеется, продают их скот и отдают вырученные деньги помещику; одинаково
бедны; одинаково не знакомы с рациональным хозяйством. В произношении слов никто
из них букву е не произносит как ё. Не знаю, как они избегают
встречающихся при этом некоторых неудобств, например: как они на словах отличают
всё от все. Сколько мне не приходилось вслушиваться в их
разговоры, я никогда не слыхал употребления слова: всё. По большей части
они говорят в отрицательной форме, например: вместо всё пропало, -
говорят: теперь ничего нет.
В этой глуши совершилось на Красную горку довольно курьезное событие,
выходящее из ряда обыкновенных, которого я был очевидцем. Бывали и прежде
подобные казусы, но те происходили меньших размерах. В 1864 году, во время
Пасхи, я жил в этой местности. Приглядываясь к жизни поселян, я заметил, что они
проводят пасхальные дни чрезвычайно однообразно. Таким же обыкновенным порядком
дело шло и утром на Красную горку. Большая часть пожилых поселян и
стариков собрались в той части села, где находились иконы. В этом селе иконы,
вынесенные в первый пасхальный день из храма, не возвращались в него в
продолжении целой недели. Обыкновенно днем их носят из дома в дом, а на ночь
оставляют в доме того крестьянина, который желает принять их. Утром священник
приходит в хату, где стоят иконы; отправляет утреннее богослужение, и затем
начинается молебствие по домам крестьян. На этот раз священника пришлось
дожидать долго, а поселяне собрались довольно рано. Они рассчитывали, что
священнику будет много дела и что наверное он не опоздает; поэтому и сами
старались собираться заблаговременно, дабы не остаться не причем. Но священник
имел свои расчеты. Поселяне пьянствовали в продолжении всей Пасхи; унять их от
этого нельзя; зато можно, по крайней мере на время отклонить от подобного
безобразия, если попозже начать утреню и молебны, потому что ни один домохозяин,
до богослужения, не даст и понюхать другим водки. С этой целью священник
завернул в другую часть села, – приобщить какого то больного до богослужения, а
собравшиеся поселяне, с больными головами после попойки накануне, должны были
долго ожидать его. Такой поступок священника однако не взбесил отуманенных
поселян. Они инстинктивно чувствовали, что он прав, и с упорным, тупым терпением
переносили постигшее их несчастье.
Наконец священник пришел, и совершивши утреннее богослужение, отправился
служить молебны по домам крестьян. В след за этим начался пир горой. Собравшиеся
поселяне переходили толпами из дома в дом, в след за выходом священника;
поздравляли хозяев с праздником и с жадностью поглощали определенную порцию
водки. Попойка прельстила и причетников. Один из них непременно отставал от
священника; поздравлял хозяина; поглощал
порядочное количество горькухи, и шел переменить другого причетника.
Часто случалось, что посреди молебна слишком резко переменялся голос поющего.
Для поселян, впрочем, это не казалось странностью. Случалось, что несколько
хозяев, праздновавших в этот день, жили на противоположной стороне села. Переход
к ним был довольно затруднителен: нужно было перейти через грязный и топкий луг,
что бы поздравить их с праздником. Неудобство это не остановило праздничных
подвигов поселян. Можно было видеть в продолжение целого часа длинную вереницу
мужиков, друг за другом переходивших луг и принимавших все возможные позы, что
бы сохранить устойчивость равновесия своего тела и не повалиться в грязь.
Впрочем, их старания не всегда были успешны. Многим пришлось и полежать в
холодной глинистой грязи. Стоило только одному ступить не осторожно, и упасть,
другой на него натыкался, третий спешил помочь им встать и тоже падал. Один из
поселян больше всех претерпел несчастий при переправе. Я думал, что такое
положение будет сильно смущать его. Но он держал себя стоически и даже обратился
с любезными шутками к крестьянам. Грустно становится на душе, смотря на эту
картину. На следующий день каждый из них хвастался своими пьяными подвигами.
Вскоре по окончании молебнов окончили свое праздное шатание по ворам поселяне, и
наступил общий покой, который продолжался около часа.
Пока они отдыхают, я расскажу о некоторых предрассудках и суеверных обычаях
жителей описываемой местности на Красную горку. Они заслуживают внимания
по своей оригинальности. В этот день ничего нельзя выпросить в долг ни у одного
крестьянина. Если нет у кого ни будь из поселян огня, или ладана, или еще каких
либо мелочей, то он по необходимости будет терпеть недостаток в продолжении
целого дня. Впрочем, в отношении огня существует исключение. Горячего угля не
дадут, но спичку можно выпросить. Я спрашивал у тамошних крестьян: почему они
это делают? – Мне отвечали: “ворожат”. “Спичка –
дело покупное, ею нельзя человеку лиха сделать, а уголь – свое, через него можно
вред сделать”. – Таково объяснение крестьянами их странного обычая.
Суеверием заражены и более образованные люди этого села. От одной духовной особы
я слышал, что конопля не родилась два года на их поле, потому что один поселянин
выпросил у этой особы, на первый день Пасхи, несколько ладана. Ради этого
обычая, все поселяне предварительно запасаются необходимым, и потому не терпят
из за него ни какого неудобства и не имеют ни каких побудительных причин
прекратить его. Другая странность: я видел, как причетник, после молебна,
вскинул скатерть на крышу дома поселянина. Одна старуха примолвила при этом:
“вскинь, Семенович, повыше”. Я обратился к ней и спросил, для чего
скатерть бросили на крышу? – “Как же родимый” – отвечала она, - “что
бы лен уродил”. – После такого объяснения, нельзя было не удивляться
странности этих людей. Какую связь они нашли между урожайностью льна и бросанием
скатерти на крышу? Но опасно было делать дальнейшие расспросы для удовлетворения
своего любопытства; иначе не пришлось бы ничего от них узнать; да и разубеждать
их в этом нельзя. Что бы самому понять странность и бессмыслие этого обычая, не
много надобно соображения. Скатерти ежегодно выкидываются на крыши, а урожай
льна не всегда бывает хорош. Если же для крестьян не доступно и такое простое
соображение, то напрасно объяснять им нелепость обычая, освященного вековым
существованием. Нет сомнения, что одно только образование в состоянии искоренить
тысячи подобных предрассудков, господствующих в нашем народе.
Но обратимся к прерванному нами рассказу. После отдыха большая часть крестьян
отправилась на зелень т. е. На поле, засеянное рожью.
Туда отправились и священник с иконами. День был пасмурный, шел мелкий дождь.
Непогода эта не произвела никакого замешательства. Взяты были и иконы из церкви,
хотя и самые ветхие. На поле был отслужен молебен, после которого старичок –
дьякон отправился с несколькими поселянами окроплять поля освященною водой.
Оставшиеся начали глазеть на борьбу, начавшуюся между крестьянами. Толпа
расступилась. Посреди нее с начало боролись два мальчика, потом их место заняли
парни, а под конец и два старика. Мальчики и старики боролись больше для шутки и
для выполнения старинных обычаев. Но между парнями заметно было серьезное
соревнование. Один из них вышел на сцену с самохвальством. Противником ему
вызвался дюжий косоглазый брат сельского старосты и одолел самохвала. Силача
стали хвалить. Между одобрительными словами можно было слышать и такие:
“ничего, ему мирщинка в прок пошла”. (Мирщинкой поселяне, в былое время,
называли очередной сбор, со всех домохозяйств, съестных припасов, нужных во
время проезда чиновников, который сберегался у сельского старосты.) Его брат был
сельским старостой и распределителем общественных продуктов, которые он часто
обращал в свою пользу. Отсюда и вышли эти, более всех выдающиеся, слова. В то
время, как поселяне занимались оценкою силы и ловкости боровшихся, послышался в
дали шум. Он привлек общее внимание. Все обратились в ту сторону, откуда он был
слышен. Несколько крестьян, отправившихся с дьяконом указывать места, для
окропления святой водой, спешили назад. На пути они о чем то горячо спорили,
размахивали руками, и показывали, что случилось что-то не совсем обыкновенное.
Все начали прислушиваться к доходившим неясным крика. Между многими словами
слышнее всех раздавалось: “залом”. Пришедшие мужики показали всем
тряпицу, в которой было завернуто несколько земли, грязи, мякины и еще чего-то.
Один из пришедших рассказал историю столь драгоценной находки. – “Увидел
я”, рассказывал он, “как прошел впереди отца дьякона какой-то рыжий
мужчина и уронил что-то. Я заметил это место, направился к нему и нашел на нем
залом”. – Общество поселян тотчас же рассудило, что это действительно залом,
и что какой-то лиходей хотел отнять спорину (урожай) в их посеянном хлебе.
Решено было просить батюшку отслужить молебен и сжечь найденный узел. Священник
не стал, да и не мог противиться общему желанию. Особенно настаивал и требовал,
чтобы отслужили молебен, тот, кто нашел и принес узелок. Он уверял, что у него
отнимутся руки и ноги, если не исполнят его желания. Отслужили молебен; принесли
соломы; зажгли ее и бросили в огонь залом. В это время поселяне с злобной
завистью и суеверным страхом посматривали на одного рыжего мужика, стоявшего тут
же особняком. По всей вероятности они
считали его виновником злоумышления и колдуном.
Скоро все это было забыто. Все обратили внимание на принесенные лукошки и
склянки. За вниманием последовало желание, и за желанием – исполнение. Все
уселись в длинный ряд; старухи разослали скатерти и поставили съестное, а
староста и несколько других поселян начали разносить водку. Не смотря на то, что
усевшихся было около двух сотен человек, водки достало на всех. От куда ж она
взялась? Эта водка была общественная, но не такая, впрочем, чтобы ее покупали на
общественные деньги. Поселяне обращали должное внимание на этот предмет, и при
всяком удобном случае вымогали себе известное количество водки. Ежели они давали
причту лишнюю десятину сенокоса, то непременно выговаривали себе сколько ни будь
водки; тоже делали, когда выбирали старосту, караульщиков магазина, лугов и
конопляников. Добытую таким образом водку, они распивали в торжественные дни.
Вообще сметливость и изобретательность поселян в этом отношении весьма
замечательна. На общий пир пригласили и причт. Один причетник почему-то
закапризничал, не стал пить водки и объявил, что если к нему хотя сколько ни
будь питают уважения, то пусть отольют ему должную часть. Скоро он видел, что
ошибся в общем уважении, на которое он рассчитывал, а потому сам поспешил
сделать то, чего по чувству собственного достоинства требовал от других. Отлитую
водку он отдал на сбережение старухе, которая была из семьи церковного старосты.
В других кружках происходили своего рода интересные действия и интересные
разговоры. Пир это, впрочем, не долго продолжался: водку, как бы много ее ни
было, выпили скоро. После этого нечего засиживаться. Все с шумом поднялись и не
твердыми ногами пошли в село, делая на пути всевозможные зигзаги. Село в это
время оживилось. Слышны были песни, чего в продолжении всех пасхальных дней ни
как не допускали. Когда иконы поставили в храм, тогда и начали петь на селе
песни. Прежде нельзя было этого делать: кто станет петь песни, когда святые
иконы на селе? В продолжении целой недели все поселяне крепились и терпели,
ничего не пели; зато с каким жаром и весельем они затянули песни, с какой охотою
начали водить хороводы, как только представилась первая возможность.
Общественная попойка не осталась без последствий. Вместе с водкой поселяне
как будто бы поглотили большое количество энергии, которая высказывалась
беспокойным желанием деятельности. Между некоторыми мужиками завязались споры,
за тем следовали упреки и брань. На этом дело по большей части и
останавливалось. В одном только месте последовал взрыв, дотоле невиданный в этом
мирном селении. Один задорный мужик упрекнул церковного старосту в том, что
будто бы он отлил дьячку водки из общественной кассы. Староста церковный,
находившийся под влиянием винных паров, счел это гнусною клеветою и жестоким
личным оскорблением. Как можно, что бы он, зажиточный и уважаемый поселянин,
крал из общественной кассы? Такой грубой дерзости он ни однажды не слыхал ни от
кого, и потому взбесился до невероятности и счел себя правым – поколотить
наглеца. О таком буйстве донесено было сельскому старосте. Тот давно не ладил с
церковным старостою, искал случая сделать ему неприятность, а когда случай
представился, он поспешил исполнить давно задуманное дело. Сельский староста
явился на место драки и приказал полицейскому солдату отвесть буянов в
холодную. Холодною староста называл свою маслобойню, где всякий пьяный
буян находил мирное пристанище. Такое бесчестие показалось не выносимым
церковному старосте. Он и представить себе никогда не мог, что бы бедняк,
сельский староста осрамил его, провел по селу, как буяна и посадил в холодную.
Полный такими мыслями, он употреблял все меры, чтобы воспротивится насилию и
начал бить тех. Кто хотел тащить его. В иступлении он ударил даже самого
сельского старосту. Тот отплатил ему тем же и приказал тащить драчуна в
холодную. Драка между самыми главными личностями сильно заинтересовала всех
поселян. Каждый из них спешил на драку, думая помочь той или другой стороне. За
хозяевами бежали домашние, чтобы воспрепятствовать им вступить в драку, которая
не могла окончиться благополучно. Таким образом, собралось на сцену около 300
человек, и заварилась общая свалка. Многим пришлось потерпеть побои; больше же
всех досталось церковному старосте; он был героем этой драмы, так что вся толпа
передвигалась вслед за тем, как успевали его передвигать. Окончила эту драку
одна женщина из духовного звания. Она подбежала к сельскому старосте, схватила
его за руку и начала энергически убеждать: “Глянь ты на Бога, ведь ты же его
убил, или завтра не будет дня сделать суд над виноватыми!” – Это воззвание к
здравому смыслу заставило сельского старосту опустить руки. Вслед за этим, она
испугала всю толпу криком: “убили”, велела отступить народу с той
стороны, откуда дул ветер; расстегнула прибитого и таким образом избавила
церковного старосту от дальнейших побоев, а может быть и от смерти. Священника в
это время не было дома. Он отправился к одному помещику версты за две от села.
Ему дали знать об этом происшествии, и он поспешил домой, узнал, в чем дело и
распорядился, как следует. До тех пор, пока священник не приезжал, изувеченному
церковному старосте пришлось лежать на сырой земле. Я заметил окружающим его
поселянам, что это вредно для больного. Они отвечали мне: “нет любезный, у
нас, где что сделано, там и бывает, пока батюшка посмотрит, или суд
приедет”.
Так благополучно кончился этот бурный день. Все поселяне убрались по домам, и
крепко заснули после таких тревожных дневных впечатлений. Около девяти часов
нигде не видно было огней. В одном только доме, где лежал набитый церковный
староста, светился огонек. Там было несколько поселян – караульных. За чем были
там караульные, я никак не мог понять. Опасности больше не было: побои были не
до того велики, чтобы причинить смерть и изувеченный церковный староста по сие
время благополучно живет. – После я узнал, что сельского старосту сменили с
должности, заставили на свой счет вылечить избитого и оштрафовали деньгами.
Д. Красин.
Обычаи поселян Дмитровского уезда во второй воскресный день после Пасхи, на
Вознесение и в день святой Троицы. Орловские губернские ведомости № 27 от
03.07.1865.
Жизнь простого народа весьма однообразна. В ней виден большой застой и
крайняя неподвижность в ее развитии. Простолюдины слепо выполняют древние обычаи
и сберегают их, как драгоценные остатки старины. Всестороннее знание суеверных
местных обычаев у них в почете, не смотря на всю их нелепость и крайнюю
несообразительность с самыми простыми понятиями здравого ума.
К числу таких обычаев принадлежит следующее:
Вторая неделя Пасхи по церковному уставу празднуются в честь жен
мироносиц. В наших деревнях этим праздником интересуются молодые женщины и
девушки. Мужчины проводят его как обыкновенный праздник, или воскресный день; но
женщины исполняют стародавний обычай, состоящий в зарывании снитки, от
которого, по их мнению, зависит хороший урожай капусты.
В этот день, тотчас после обеда, девушки и молодые женщины снаряжаются и
несколько не тратя времени, спешат в лес. С собой они берут яйца, сало, кухонную
и столовую посуду. Ежели по близости нет леса, то они отправляются в близ
лежащий луг, лишь-бы только рос на нем какой либо кустарник, который они даже
предпочитают лесу. Пришедши в назначенное место, одну из своей артели они
назначают кухаркою; отдают ей все съестные припасы, а сами, взявшись за руки,
начинают гулять по лугу и петь песни. Перед концом каждого куплета, крайняя в
ряду девушки сходятся вместе и вся шеренга их образует круг, потом опять
расходятся по своим местам. После непродолжительного пути девушки возвращаются
назад в том же порядке и с песнями. Вот некоторые из песен, которые ими поются в
это время:
Лелимье, лелим,
За рекою курган,
На том кургане
Трава шелковая,
Жемчужная роса.
По той по травушке
Ходили три павушки:
Первая павушка
В атласе, в бархате,
Другая павушка
В ясном золоте,
Третья павушка
В чистом серебре.
* * *
Рябина рябинушка,
Рябина кудрявая.
Что ж ты, рябинушка,
Много цвела,
Не много выцвела?
Всего три зернышка,
Три рябиновых:
Первое зернышко –
Молодая Марьюшка;
Второе зернышко –
Красная Марфушка;
Третье зернышко –
Молодая Аннушка.
* * *
Сяду я на челнок,
Перееду реку,
Реку-Смородину.
Подъеду я к кусту,
К кусту калинову,
К другому малинову.
Сломлю я калинушку,
Положу к малинушке;
Не быть калинушке,
Краше малинушки,
Не быть лютому свекру,
Милее батюшки
Я у батюшки жила,
Кур не слыхала,
Зори не видала,
А к свекру я пришла,
Кур услыхала,
Зарю увидала.
* * *
Не низко, не высоко,
Солнышко взошло,
Ни из близка, не из далека,
Сын к матери приехал.
Встретила его матушка,
Среди двора широкого,
Против крыльца высокого.
Здорово, дитятко,
С чего у тебя, дитятко,
Голова седенька,
Бородка беленька?
Или тебе, дитятко,
Конь не по обычаю,
Или ружье не по силам?
Мне, моя матушка,
Конь по нраву,
И ружье по силе,
Только жена моя,
Не в совете живет.
* * *
Пойду я по солнышку, (если поется днем)
Пойду я по месяцу, (ночью)
Наберу хмеля ярова,
Наварю пива бравого,
Напою мужа старого.
Выйду я на улицу,
Закричу громким голосом:
Кумушки, подруженьки,
Ныне грозы не было,
А моего мужа гром убил,
Молния сожгла,
А я откатилася,
Платком защитилася.
* * *
Мимо саду зеленого
Дорожка лежала,
На меня, молодешеньку,
Худа слава пала:
Будто я, молодешенька,
Всю ночку не спала,
У ворот простояла,
Ваню на двор вспущала,
На терем водила,
За стол посадила,
Горелкой поила.
* * *
Яровая пшеничка,
Возле лугу стояла,
Колоском махала,
Голосом кричала:
Вы, братцы, крестьяне,
Либо меня жните,
Или подкосите,
Или скот напустите.
Красная Марьюшка
У батюшки сидела,
Голосом кричала:
Государь, мой батюшка,
Или замуж меня отдай,
Или золота отбавь,
Либо серебра отсыпь.
Не могу я сидеть,
В ясном золоте,
В чистом серебре.
Эти песни хороводные. Нужно заметить, что хороводных песен у поселян очень не
много. У них мало таких песен, которые были бы приспособлены к одному времени.
Песни, которые поются перед зарыванием снитки, не принадлежат к этому малому
числу. Они поются, как в это время, так и во время всякого
хоровода.
По возвращении на то место, где осталась одна девушка кухаркою, они садятся в
кружок на траву, и у них составляется небольшой обед из того, что было
принесено. Главную роль в нем играет яичница. После этого девушки разбегаются по
кустарникам и ищут снитку. Нашедши, они вырывают ее с корнем, несут на другое
место, на котором и зарывают это растение в землю. Этим все дело и
кончается.
В прежнее время таким обычаем поселяне были сильно заинтересованы и считали
его необходимым для урожая капусты. Но теперь на него не обращают большого
внимания. Он поддерживается желанием девушек погулять на просторе, в кругу своих
подруг.
Вместо этого, пожилые крестьянки следуют другому обычаю, который, по их
мнению, необходимее первого для урожая капусты. Когда они рассаживают капусту,
то один экземпляр ее накрывают горшком. Под горшок они сажают еще куст лука, а
самый горшок обвивают венком. Этот венок приносится из церкви в день святой Троицы и бережется до времени посадки капусты. Поселяне
также не объясняют, какая связь находится между этими двумя предметами. Они
допускают таинственную силу, заключающуюся в снаряде и действующую на
доброкачественность растущей капусты, сберегающую ее от залома и порчи.
Замечательно в особенности то, что чем бессмысленнее бывает суеверный обычай,
тем упорнее держатся его простолюдины. Они говорят, что действующая сила их
обычаев не заметна человеку и сравнивают это с отговорами, которые хотя также
бессмысленны, однако, по их мнению, оказывают заметную пользу и приносят великую
помощь, как например отговор от укушения ядовитой змеи.
Крестьянки Дмитровского уезда любят называть одна другую не по имени, а по
степени родства, в которой они находятся друг к другу. Самые употребительные их
названия – сваха, кума, невестушка. Такое обыкновение, однако, не доказывает,
что крестьянки желают жить между собой мирно, как следует родным. Это обычай,
сам по себе похвальный, но приносит решительно никакой пользы для общественной жизни крестьянок, не заставляет их убавить
сплетней и раздоров. Каждая деревенская женщина считает первым долгом приобресть
себе несколько кумушек. Разумеется, такое желание не всегда может быть
удовлетворено. Обыкновенно кумами зовутся те женщины, из которых одна была
восприемницею дитяти у другой. Но как в такое родство не всем можно вступить и
кумушками в этом смысле не всем крестьянкам приходится величать друг друга, то у
них есть другой способ вступать в подобное родство, способ, основанный не на
каком ни будь каноническом правиле, но единственно на странном обычае,
сохранившемся в нашем народе, по всей вероятности, еще со времен язычества. Вот
в чем он заключается:
В праздник Вознесения Господня девушки и молодые женщины, около двенадцати
часов по полудни, идут на ближайший луг, лишь-бы рос на нем какой либо
кустарник. Там сначала они прогуливаются, поют песни и жарят яичницу. После
этого они собираются в каком либо месте возле кустарников; связывают по два
стебля от разных кустов и начинают крестить кукушек, как они сами
называют этот обычай. Он заключается в следующем: две девушки, желающие
называться кумушками, снимают с себя кресты и вешают их на связанные в виде дуги
два стебля кустарника. Кресты эти они целуют вместе с противоположных сторон.
Затем сами целуются выше, ниже и по бокам связанных стеблей. После этого они
кладут по три земных поклона, снова целуются и меняются крестами. При этом
действии почти всегда поется ими следующая песня:
Ой лелим,
Да кукушка ряба,
Да я кумушка, подруженька,
Да я Марье-кума, кумушка.
После такого обряда, девушки и молодые женщины зовутся кумами и считаются
почти роднею. Таким путем деревенские женщины могут приобретать множество
кумушек. Вследствие этого они, по всей вероятности, начали звать друг друга не
именем, а степенью родства. В описываемой местности шести – семилетние девочки
называют друг друга кумами. Человек, не знакомый с обычаями этих жителей,
удивится, услышав такой зов. Ему хорошо известно, что между младенцами не может
быть законного кумовства. Тем не менее, все девочки такого возраста имеют по
несколько кумушек и зовутся так, потому что в праздник Вознесения вместе
крестили кукушек. Но этого рода кумовство имеет силу только на один год.
Если же девушки желают и на будущее время зваться кумушками, то они и в
следующем году, в тот же праздник, должны возобновить вышеописанный
обряд.
Преимущественно пред прежними двумя праздниками поселяне описываемой
местности интересуются праздником святой Троицы. С вечера, накануне этого
праздника, каждый домохозяин запасается свежими ветвями деревьев и кустарников.
Ныне привозят их по целому возу и расставляют их около окон, дверей и ворот
своего дома. Более всего крестьяне стараются в этот праздник украсить свою
приходскую церковь цветами красивыми ветвями и пахучими
травами, какие только можно найти в той местности. По окончании в ней
богослужения, поселяне поспешно собирают траву из под ног, сколько кому придется
захватить ее. Некоторые крестьянки вьют венки из листьев ветвей, поставленных в
церкви. Эти-то венки и кладут на горшок при рассаживании капусты. Траву,
принесенную из церкви, поселяне берегут, как драгоценность, приписывая ей
целительные свойства и употребляют как лекарство. Они примешивают ее к сену и
дают скоту, кипятят с нею воду и пьют ее.
По выходе из церкви, все расходятся с начала по домам, и через несколько
времени молодые женщины и девушки, не обедая, отправляются в лес или мелкий
кустарник завивать венки.
По приходе на место, начинают петь песни, прогуливаются по нем, играют и
пляшут. За тем следует обед на траве. По окончании всего этого начинают завивать
венки из ветвей и листьев какого либо куста, не отделяя и не отламывая от него
ни ветвей ни листьев. Те девушки или замужние женщины, которые на праздник
Вознесения вместе крестили кукушек, вместе и завивают венки. Они подходят
парами к сделанному венку, вешают на него снятые с шеи свои кресты, целуют их,
за тем сами целуются, кладут поклоны, снова целуются и размениваются крестами,
которые они отдали друг другу на Вознесение. Этим обрядом окончательно
закрепляется мнимое между ними родство, и девушки после него без всякого
стеснения называются кумами. Во время такого действия поется следующая
песня:
Березник, березник,
Зеленый, кудреватый,
Частый, кустоватый.
Что ж ты, березничек,
Не весел стоишь?
Как же мне, березничку,
Веселу стоять?
Старые старухи,
Венки завивали,
Мне макушки заломали.
Это гулянье не всегда бывало и не всегда оканчивалось благополучно. В прежнее
время, вместе с молодыми, выходили и пожилые деревенские женщины, брали с собой
водку и напивались до пьяна. По возвращении в село, они не расходились по домам,
но гуляли по селу толпами и пели песни. При этом они наряжали одну женщину
барином, а другую барынею, возили их на легкой тележке и представляли при этом
безобразные и неприличные сцены. В настоящее время этот обычай стал выводится.
Теперь крестьянки возвращаются в село с одними венками, весьма искусно
сплетенными и хорошо украшенными цветами. В селе они не ходят от одного конца до
другого, но остаются на одном месте, поют песни и пляшут, соблюдая при этом
полную благопристойность.
Д. Красин
Народные поверья в Дмитровском уезде Орловской губернии. Орловские губернские
ведомости. № 43 от 23 октября 1865 года, стр. 330-331.
У крестьян Дмитровского уезда находится много поверий. Почти каждое занятие
их предшествуется, сопровождается и заканчивается поверьем. У них придуманы даже
лекарства от разных болезней, основанные на одних лишь поверьях.
Главные занятия крестьян – полеводство и скотоводство. От успеха или неудачи
этих занятий зависит благосостояние и бедность крестьян. Они не надеются успеть
в этих занятиях при одном своем умении и энергии и оттого они так крепко
держатся своих поверий, которыми думают умилостивить и заставить принять участие
в своем труде сверхъестественную силу.
Замечательно, что относящихся к полеводству поверьев значительно меньше тех,
какие относятся к скотоводству. Объяснить это моно тем, что полеводством
занимаются мужчины, а скотоводством женщины, вторые суевернее своих мужей и
братьев. Причин этому много: большая часть деревенских женщин нигде не бывает
дальше своего уезда; сношений с отдаленными жителями они никаких не имеют и
представляют сбой замкнутое общество, берегущее свои местные обычаи и поверья.
Напротив, мужчины ездят в разные города; имеют частые сношения со многими лицами
высших и более образованных сословий; кроме того, крестьянин, обрабатывая свои
поля, часто видит, как силы природы подчиняются энергии и искусству человека.
Женщина живет по большей части дома. В домашнем быту, при скучных однообразных
занятиях, женщины ведут между собою нескончаемые разговоры о старине и о всех
поверьях своей местности. Оттого самый характер поверий разнообразится, смотря
по тому, относится он к деятельности мужчин, или женщин. Обычаи и поверья женщин
отличаются своей странностью, причудливостью и крайним бессмыслием. Поверья
мужчин более просты и менее странны.
К полеводству относятся следующие обычаи и поверья:
Отправляясь первый раз сеять, крестьянин молится Богу. Еще до молитвы все
домашние садятся; стол накрывается скатертью, и на него ставят хлеб с солью.
Обычай, необходимый у крестьян для столь важного дела, как начин посева, на этот
раз состоит в том, что никто из домашних до молитвы не садится возле печи,
потому что крестьяне надеются избегнуть этим засухи. По окончании посева,
крестьяне справляют отсевки. Особенных суеверных обрядов на отсевках
никаких нет; но этот день отличается от остальных тем, что у крестьян в этот
день бывает самый лучший обед. Хозяин желает на своем поле такого же изобильного
урожая, каков был его обед.
Свои посевы поселянин оставляет без присмотра и ухода. Изредка случается ему
заглянуть на свое поле, но и при этом он не умеет сделать ничего, что могло бы
способствовать росту и развитию посева.
В этот промежуток времени, до уборки полей, у крестьян не замечается никаких
поверьев, относящихся к полеводству. С ними мы встречаемся уже во время молотьбы
хлеба. Тогда крестьянин кидает солому первых обмолоченных снопов, как в деревне
выражаются,“Дедушке на ребра”. Под дедушкою, в этом случае, крестьяне
разумеют существо, занимающее среднее место между добрым и злым духом, которое
они признают покровителем своего дома. В виде приношения и дара, они бросают ему
несколько соломы на крышу своей риги. Вымолоченное зерно крестьянин везет на
мельницу. Мешки с зерном он кладет на телегу непременно завязанными концами
назад. Смысла и значения этого поверья поселяне не знают. Этим и заканчиваются
поверья, относящиеся к полеводству.
Совершенно другую картину и другой характер мы видим в поверьях, относящихся
к скотоводству. Лица, заинтересованные этим делом, считают их своею
специальностью и поставляют себе в обязанность беречь поверья, улучшать и
разнообразить их. Многосложный процесс животных отправлений; множество
потребностей животных и трудность узнать пригодность и качество тех средств,
которыми удовлетворяются эти потребности, служат причиной большой странности
поверий, относящихся к скотоводству, потому что в этом деле крестьяне мало
надеются на себя и оттого весь успех в разведении скота возлагают на свои
поверья. Хотя крестьянин и менее суеверен, нежели его жена, сестры и дочери, но
в этих случаях он столько же суеверен, как и каждая деревенская
женщина.
Ухаживать и присматривать за лошадьми – дело мужика – хозяина. Кроме своего
присмотра, мужик надеется еще на помощь домового, того дедушки, о котором
выше была речь. Крестьяне допускают в этом существе человеческие свойства.
Домовой, по их мнению. Может плакать, красть у лошадей корм и драться с другими
подобными себе существами. Крестьянин верит, что этого дедушку можно увидеть,
если надеть на себя лошадиный хомут, накрыться бороною и в таком уборе просидеть
целую ночь возле лошадей. Когда же домовой покажется кому ни будь днем, то это
признак несчастья. Про воровство этого мнимого существа крестьяне узнали, потому
что один из них однажды дал лошади корму, смешанного с деревянными опилками и на
другой день нашел, замеченный таким образом, корм в желобе соседних лошадей.
Крестьяне верят, что у нелюбимых лошадей домовой отнимает корм и нередко бьет
ее. Любовь домового к лошади, по мнению крестьян, зависит от цвета ее
шерсти.
Второе место после лошади в крестьянском хозяйстве занимает корова. Уход и
присмотр за ней дело хозяйки. Она, кажется, истощает свою изобретательность в
выдумках, чтобы, хотя как ни будь повести дело успешнее. Непосредственно после
тёлу она приносит теленка в хату и держит его в ней несколько месяцев. Она варит
кашу с молоком и частичку ее, в узелке, привязывает на шею теленка. Этот
талисман висит у него несколько недель. С матерью теленка хозяйка обходится не
менее осторожно: настилает ей в хлев свежей соломы и приступает к разного рода
суеверным обрядам. Кашу, частичка которой берется для привеса теленку, хозяйка
ставит в решето с сеном на печь. За тем
кладет горячих углей в изношенный лапоть; сыплет в него ладан и подносит весь
прибор к носу коровы. После этого она берет решето с кашею и отдает ее корове, а
в решето кладет веретено, щетку, употребляемую для очистки льна и замашки,
гребень и другие прядильные снаряды. Решето со всеми этими принадлежностями
хозяйка ставит на спину корове и льет в него воду. Вынутое из решета сено
кладется в корм корове. До совершения этого суеверного обряда над коровою, ни
один крестьянин не согласится употреблять в пищу ее молоко. Разнообразие этих
обрядов, торжественность и таинственность, с которыми они совершаются, сильно
привязывает к себе доверчивое сердце поселянина.
Свиное сало составляет важный продукт для продовольствия крестьян. Между тем
у них не бывает достаточно корму, чтобы откормить свинью. В таком случае хозяйка
тот час находит средство – поправить этот недостаток: она обращается к своим
поверьям и думает изобилием их заменить недостаток корму. Начиная откармливать
свинью, хозяйка обрезает у нее хвост, и бросает его на печь. От этого, она
думает, свинья сделается такою же толстою, как печь. Кроме этого, хозяйка
ложится возле корыта, в котором кормит свинью, для того, чтобы свинья от
ожидаемого в ней жира не могла даже ходить, но, подобно ей, только лежала бы на
боку.
В уходе за птицею крестьянки так же следуют многим поверьям. Особенною
попечительностью деревенских женщин пользуются куры. Когда хозяйка сажает курицу
выводить цыплят, она растрепывает при этом свои волосы и одевается в мохнатую
одежду. Этим она надеется достигнуть того, что цыплята будут космоногими.
Выведенных цыплят хозяйка выносит на двор, в первый раз, в собственной пазухе.
Это – для того, чтобы цыплят не видели бы хищные птицы и не истребляли бы
их.
Есть еще у крестьян много поверий, приспособленных к разным случаям.
Отправляясь, куда ни будь, крестьянин следит, не перешел ли ему кто дороги, не
встретился ли кто с пустыми руками, или, сохрани Боже, не шел бы на встречу
священник, - тогда успеха не будет.
Крестьяне верят так же и разным предзнаменованиям: когда кошка лижет лапу и
трет ею свою морду, то крестьянин дожидается гостей.
От многих болезней у крестьян есть лекарства, пригодность которых основана на
поверьях. В этой области народных поверий мало можно найти постоянного и
неизменного: почти каждая деревенская старуха имеет свои средства лечить
больного. Большая часть больных в деревне лечатся отговорами. Боль зубная
лечится таким отговором: лекарка выходит ночью на двор и, увидавши луну,
говорит: “Месяц золотой, у тебя зубы не болят, и у раба божего (имя больного)
не болят”. Повторивши эти слова три раза, лекарка идет домой, в полной
уверенности, что больной выздоровеет. Когда бывает нездоров ребенок, то для
излечения его придумано такого рода средство: мать ребенка, увидавши в первый
раз, от начала болезни ребенка, новолуние, не сходит с места, до тех пор, пока к
ней не принесут кадушку, которую ставят в верх дном. На поставленной таким
образом кадушке мать купает своего ребенка, в полной уверенности, что этим она
его вылечит.
Подписана статья * * (то есть автор скрыл свое имя)
Краткие комментарии, от составителя, возникшие при наборе этих
статей.
Собирая материалы, относящиеся к Орловской губернии, я по мере возможности просматривал периодические издания. То, что меня заинтересовало, представлено в этом Сборнике. Представленные выше три статьи, как и другие представленные в Сборнике газетные статьи, безусловно, дают материал для размышлений. Довольно сложно проверить достоверность изложенных тут фактов, но рассказы звучат убедительно и трудно найти причину, по которой авторы бы хотели искажать действительность.
Первое, что сразу привлекло мое внимание, была та нагло-хамско-безапелляционная тональность, в которой написаны все эти статьи. Такое ощущение, что это астронавты высадились на Марс, и изучают там некую недоразвитую отвратительную расу, которая им просто омерзителна. Сразу оговорюсь, что мне очень не нравятся глупые, пьяные и ленивые люди, и, безусловно, каждый заслуживает того положения, в котором находится. Но, совершенно нет оправдания для изложения своих наблюдений в такой тональности. Жизнь хорошо показала, чем кончилось подобное пренебрежение к своей истории и прошлому, чем кончилось подобное разделение, которое существовало в России при помощи агрессивного насилия, разделения на простой народ и сложный народ, на простолюдинов и сложнолюдинов, на простаков и сложнаков, на людей говорящих смешно и “не правильно” и людей говорящих грустно и “правильно”, на людей производящих блага и паразитирующих на производящих.
Следующее, что привлекло мое внимание, было наивные попытки доказать абсурдность языческих верований. Например, автор, недоумевает, какая связь существует между подбрасыванием скатерти на крышу и урожаем льна. Это мне напомнило советскую антирелигиозную пропаганду, которую будут скоро те ми же словами вести их внуки! Любой религиозный обряд будь то православный, буддийский или даже коммунистический есть физическое материальное действие, являющееся символом или частью духовного действия, при помощи которого человек пытается, когда успешно, а когда и безуспешно, воздействовать на тонкие миры, или другими словами общаться с Богом. И даже если не удается, по каким либо причинам “достучатся до небес” то в любом случае вера имеет огромное воздействие на верующего и его окружающих. Каждый практикующий врач, например, знает примеры, когда человек выздоравливал от укола физраствора (воды), если верил что это супер дорогое лекарство. И я не знаю, как, но факт остается фактом, моя бабушка прожившая почти всю жизнь в деревне Любощь могла заговаривать зубную боль. И то, что это знание утеряно, есть наша большая общая вина и горе. И не надо было быть сверх наблюдательным, что бы живя среди этих крестьян, наблюдать подобные факты. Возможно, что авторам этих статей приходилось быть политкорректными. Кажется, что они хотят быть тут святее Папы римского. Мне как-то ну не верится, что кто ни будь из них согласился бы поздороваться с гостем через порог, никогда не стучал по дереву, не плевал через плечо, не сидел на дорожку и т.д. Конечно, времена были тяжелые, за пропаганду или сочувствие иному религиозному направлению, чем официальное и разрешенное можно было получить много неприятностей, вплоть до фатальных. Даже не смотря на то, что православная церковь, даже во второй половине 19 века, когда уже давно была утверждена Орловская епархия и Семинария, которая, наконец, готовила гораздо более квалифицированные кадры, чем прежде, оставалась, судя по изложенным тут фактам все так же некой мертвой надстройкой над морем живых, анархичных и мощных языческих верований, которая вовлекалась в них становясь их частью. Все-таки, православная церковь упорно боролась с ними по мере своих сил за власть над людьми через которую получала получала доход. И вот автор кудахчет недовольный что люди наплевали на навязываемые им и ему подобными верования.
Интересным является наблюдение, что в каждой деревне и селе есть некоторые отличия в обычаях, верованиях и поверьях, и что жители каждого населенного пункта придерживаются упорно своих обычаев и стараются их сохранять. Это говорит о свободе и жизненности - витальности духовной жизни народа. Не имея языческого священства, не имея центрального, да и вообще никакого руководства люди сами столетиями из поколения в поколение сохраняли, продолжали и развивали свои духовные практики, так как это соответствовало их духовному опыту и потребностям их духовной жизни. Орловский вестник в 1881 году писал: "Наш крестьянин перед посторонним человеком скрытен; его внутренняя жизнь, его духовный мир – закрытая книга для посторонних". И мы видим, что православная церковь, при поддержке властей (князей) все время старалась заместить собой языческие практики, с одной стороны путем репрессий, а с другой идя на почти любые уступки и подмены, но никак не могла, и не смогла этого полностью достичь. См.: Религия места в контексте страны
Конечно вековое, упорное и тотальное искоренение языческих верований и народных обычаев Православной церковью имело последствия. Основным и наиболее действенным оружием в этой работе было умолчание о их существовании в настоящем и вытравлении памяти о прошлом. Поэтому эти отрывочные и поверхностные сведения являются очень ценными для нас.
При неком внутреннем единстве в поверьях просматривается некоторая обрывочность фрагментарность обрядов. Что-то, возможно имеет древние корни, что то принесено переселенцами многих волн с разных направлений. Конечно, если бы мы имели глубокое и подробное описание этих практик по каждому населенному пункту, это дало бы нам удивительное знание.
Рассказ об обычае не давать ничего в долг на Красную горку празднуемую после Пасхи (Исхода - в иудейской традиции), сразу вызвало ассоциацию с библейской историей, когда перед днем исхода народа Израилева из Египта Моисей дал указание своему народу занимать как можно больше у египтян и соответственно не давать им ничего в долг т.к. они собирались уйти от туда навсегда. Эта ассоциация лежит прямо на поверхности, но так как перевод Библии на русский язык был закончен лишь в 1876 году, возможно, поэтому автор статьи не был хорошо знаком с этой историей.
Ютуб блогер Председатель выдвинул версию, что христианство довольно новая религия на наших землях, и что ранее тут была некая старозаветная религия не знавшая Евангелия. Данное толкование Пасхи именно как старозаветной традиции подкрепляет эту теорию.
Возможно, описание и других обрядов и обычаев даст дополнительную пищу для исследований и гипотез пытливому читателю и исследователю.
Отдельно необходимо указать на факт, что во второй половине 19 века возникают публикации пытающиеся изучать аборигенов страны, до этого много веков ни каких подобных попыток не было. И эта деятельность достигнув своего пика в концу первого десятилетия 20 века, после революции 1917 года была полностью загашена и никогда не возобновлялась.
Историческое описание церквей, приходов
и монастырей Орловской епархии.
Том 1. Орел 1905.
Вятичи
© С.В.Кочевых, 2002-2005
|
