Лейб гвардии Павловский полк
глазами поручика Александра Петровича Редькина.
Его воспоминания были опубликованы в ряде номеров
эмигрантского журнала Военная быль выходившего в Париже.

< Начало

Павловцы в Великую войну.
ПЕРВЫЙ БОЙ ПОЛКА. (1914 г.)
Военная быль. № 54, 55. 1962г

18-го августа 1914 года, полк, стоявший в районе г. Скерневицы, был спешно стянут к Варшаве, откуда эшелоны шли непрерывно в направлении Люблина, где обстановка для нас развивалась не очень удачно. Австрийцы, давя массой, заставили полки Гренадерского корпуса отходить и наметился прорыв фронта у ближайшей к Люблину станции Травники, которая уже обстреливалась австрийскими батареями.

Сутки раньше, на Люблин ушла 1-я гвардейская пехотная дивизия, а сейчас направляли туда же и 2-ю, да так спешно, что отправленный для скорости через Луков 1-й баталион Л. Гв. Павловского полка так и не попал к первому бою. Дрались 2-й, 3-й и 4-й батальоны и пулеметная команда.

Эшелоны шли почти без остановок. На станции "Ивангород" встретили первых пленных австрийцев, их было что-то очень много, больше чехи. Впечатление произвели отвратительное; не солдаты, а какая то сволочь - распущенные шинели, нескрываемая радость плена, неуважение к своим офицерам, бахвальство сдачей в плен. "Какие же это солдаты? Хуже мужиков", были слышны отзывы наших солдат.

Дальше нас везли еще скорей.

"Гвардейские эшелоны вперед", слышались распоряжения заведывающего передвижением войск. И мы оставляя на станциях эшелоны с полками Кавказского корпуса, шли без остановок к Люблину, куда и пришли и выгрузились днем 20-го августа.

Почти сейчас же после выгрузки, двинулись по улицам города и дальше по шоссе, идущему на ст. Травники.

Навстречу нам показалась какая-то конная часть, впереди штандарт. Оказались Уланы Его Величества.

Разминулись, отдав честь штандарту и знамени.

По сторонам шоссе, домишки с садиками и огородами, шоссе обсажено рядами старых, больших тенистых деревьев. Обгоняя полк по обочинам, полной рысью прошла наша команда конных разведчиков со своим командиром штабс-капитаном Алексеем Морозовым.

Начало смеркаться и на горизонте появились звездочки, которые вспыхивали, потухали и снова загорались.

- Ваше Высокоблагородие, что это за огонечки впереди? - спросил меня взводный первого взвода подпрапорщик Васильев.

- Ну а как ты сам об этом думаешь? - спросил я его в свою очередь.

- Не могу знать, Ваше Высокоблагородие, вижу, что что-то поблескивает, а что это, не знаю.

- Ну так знай, это рвутся неприятельские шрапнели. Далеко, разрыва не слышно, а огонь далеко виден.

Уже темно, только слышен тяжелый шаг идущих рот. Впереди какое-то замешательство и батальоны остановились, чтобы немного передохнуть: не втянутые в работу запасные, несшие полную укладку, едва дотащились. Кроме того остановка вызвана еще и тем, что встретили транспорт раненых Петровской бригады, Преображенцев и Семеновцев. Сегодня у них был тяжелый бой и они с честью поддержали свою двухвековую славу, дорвались до штыков, хотя это и стоило им больших потерь и в офицерах и в солдатах. Наскоро расспросили их о противнике.

Преображенцы рассказали, что австрийцы дрались упорно и засыпали наши наступающие цепи артиллерийским, ружейным и пулеметным огнем, "но все же мы дошли до штыков и много их перекололи. Дай Бот и вам удачи". Еще часа полтора шли мы, пока не остановились в какой-то деревушке. Подвезли ротные кухни, накормили людей, сами поужинали и завалились в сарае на сене спать.

Чуть стало светать, накормили людей и сами выпив чая, двинулись дальше. Наши три батальона вел старший полковник Анищенков, так как командир полка и одновременно командир бригады, Свиты Его Величества генерал-майор Некрасов, остался где-то сзади с 1-м батальоном, или с Финляндским полком.

Пройдя еще по шоссе, свернули на проселок и часть по мосту, часть вброд перешли речёнку, на той стороне которой была деревня. Все население высыпало на улицу, старики, старухи, бабы, мужики, ребятишки - все глазели на нас.

Прошли деревню и двинулись дальше.

Поднимаясь на возвышенность к опушке леса, были остановлены начальником дивизии генерал-лейтенантом Ресиным, вместе с начальником штаба полковником Болдыревым ехавшим в автомобиле. Проезжая вдоль батальонов, он передавал последние новости: на левом фланге фронта нашими войсками взят Львов. Прошли лес, спустились в лощину и остановились; недалеко от дороги лежал шрапнельный стакан австрийской гаубицы. В небольшом отдельном домике были видны офицеры и гренадеры 2-го гренадерского Ростовского полка. Шло какое-то военное совещание, но, так как оно нас не касалось и нас не задерживали, то батальоны пошли дальше.

Здесь на опушке сложены были, штабелями по ротно, ранцы и при них находились дневальные: в бой Петровская бригада пошла налегке, без ранцев. Еще дальше, по склону холма виднелись небольшие окопчики. С холма были видны крыши домов и сараев деревни. Владиславовки, а за ней, на поднимающейся противоположной стороне, был виден лес.

Прошли пустую деревню и свернули по дороге влево, здесь около моста, у дороги, закрытый шинелью лежал первый убитый Преображенец. Поднялись наверх и увидели что по жнивью, то тут, то там, то одиночно, то целыми торчали воткнутые штыками в землю, винтовки, а около них лежали тела убитых. Было их много.

Впереди темнела опушка леса, которая была занята австрийцами и на которую наступали Преображенцы. Чем ближе к опушке, тем больше тел убитых. На ходу осмотрели лежавших посреди них, одного с нашим полковым Прейсиш - Эйлауским крестом. Опознали убитого только в марте месяце ушел он в запас из 2-ой роты.

Подошли к опушке леса и свернули направо по дороге. Страшно было смотреть на опушку, она вся была завалена убитыми австрийцами. Они, лежали и в наскоро вырытых окопах, за стволами деревьев, между деревьями и на самой опушке и дальше вглубь леса. Вот тело австрийского офицера, перерванное пополам попавшим в него снарядом, валяются заколотые штыками с разбитыми прикладами головами, везде ружья, фляги, ранцы, сумки, масса рассыпанных обойм с патронами и стрелянные гильзы. Бой был упорный и кровопролитный. Прошли наши дозоры вглубь леса, там, говорили они, тоже что-то ужасное. Где был перевязочный пункт, масса окровавленной одежды, белья, бинтов, лежат убитые и умершие от ран, брошенные повозки, носилки. Пройдя место боя, остановились на ночлег в деревушке на высоте. Подошли кухни: кашевары и артельщики набрали белья, несли ранцы с полной выкладкой, пистолеты и даже винтовки. Поужинали и разошлись по дворам и хатам.

Еще засветло, на вершину холма, перед деревней, какая-то из наших батарей втащила свои пушки. Сверкнули молнии выстрелов и снаряды, свистя унеслись куда-то вдаль. Передавали, что командир батареи обстрелял верстах в четырех австрийскую колонну. Это были первые боевые выстрелы.

Ночь с 21-го на 22-ое августа прошла спокойно, утро 22-го августа было тихое и пасмурное. Выйдя из хаты, где все мы, офицеры 2-го батальона, спали вповалку на соломе, я подошел к изгороди и стал смотреть вдаль, где верстах в полуторах поднимался дым пожара. Рядом стоял молодой солдат, горнист 5-й роты, который, не отрываясь, смотрел туда же.

- Что ты так, смотришь туда? - спросил я его.

- Да там, Ваше Высокоблагородие, моя родная деревня.

- Жаль, но что-же поделаешь? близок локоть, да не укусишь.

- Так точно, Ваше Высокоблагородие, сейчас не время от полка отходить.

Потянулась колонна Л. Гв. Московского полка, ночевавшая поблизости, а за ней, в колонне по отделениям, пошли и мы. В главе шел 2-й батальон.

Свернули по опушке леса, потом поднялись на возвышенность. Далеко все видно, справа, слева, впереди все перелески и рощи, вьется дорога, подымая пыль движется колонна Москвичей. Голова нашего батальона поднялась, имея впереди комадующего полком и небольшой полковой штаб.

Где-то справа и спереди бухнуло, засвистело, наростая и приближаясь, и, выпустив бело-розовые клубочки дыма, высоко разорвались австрийские шрапнели. Высоко свистнули пули и пролопотали пустые шрапнельные стаканы. Мы попали под обстрел. Мимо нас пронеслась какая то двуколка, проскакала лошадь без всадника, с свернувшимся на бок седлом.

- В строй по ротно, роты по взводно, - и роты и взводы разошлись на установленные дистанции и легли.

Левее 2-го батальона легли роты 3-го, а 4 сзади. Еще подлетели очереди и брызнули пулями. Все разрывы высоки, только упавшим шрапнельным стаканом отшибло ногу рядовому 9-й роты.

- Встать! 2-му батальону на опушку леса, 3-му за Московским полком, 4-му оставаться на месте. - Рассыпали цепи и двинулись вперед.

С пустились с возвышенности и пошли по указанному направлению. На правом фланге несколько человек что-то разглядывают.

- В чем дело, ребята? - спросил я, подходя к ним.

- Да вот, Ваше Высокоблагородие, австриец, убегая, ранец бросил.

Действительно, передо мной лежал тяжелый австрийский ранец из телячьей кожи, с пристегнутой шинелью и запасным подсумком под ним. Шинель я взял себе: накрапывало и я не хотел мочить свою. Из ранца вытащили галеты и табак, а остальное бросили. Взял и я, на всякий случай, несколько галет. Не прошли и сотни шагов - резкие оглушительные удары сзади. Невольно вздрогнув, я оглянулся назад: на самой верхушке, где мы только что были, совершенно открыто стояли наши пушки, около них суетились прислуга и несколько артиллеристов бежали от зарядных ящиков к орудиям. Опять молоньи выстрелов и близкие разрывы. Еще и еще. С австрийской стороны били две батареи: одна близко справа, другая дальше спереди. Их очереди начали рваться над нашей батареей!

- Ваше Высокоблагородие, гляньте, - и, идущий рядом, связью, рядовой Кандауров показал вперед: неслись, помахивая пушистыми хвостами, две лисицы, скакали зайцы. Лисы бежали проворно, но без суеты, а зайчики, останавливаясь, становились на дыбки оглядывались и опять скакали, чтобы посмотреть, что это такое, что их так напугало?

Цепью дошли до рощи и остановились на опушке, выслав вперед дозоры.

Правее меня были 6-я и 5-я роты капитанов Христофорова и Сапожникова, левее 8-я штабс-капитана Павленко. Залетали шрапнели и к нам, а поэтому люди стояли, сидели, а кто и лежал за стволами деревьев. Пока шла артиллерийская перестрелка, но вот впереди, где были Московцы и наш 3-й батальон, застучали ружейные выстрелы все чаще и больше. У нас все было тихо, дозоры доносили, что ничего не видно, но только где-то очень близко стреляет австрийская батарея.

Впереди, между деревьев, показались идущие сюда люди. Пошел к ним навстречу, чтобы узнать в чем дело.

Оказалось, что это шел командир Л. Гв. Московского полка генерал-майор Михельсон, а его сопровождал полковой адъютант, мой приятель по роте Его Величества Александровского военного училища Павел Карлович Андерс. Последний что-то очень взволнованно доказывал своему командиру, на что последний только сопел и качал головой. Сзади шли шт. горнист и два человека связи - рыжие Москвичи. Андерс был красен, взволнован.

Михельсон грузно опустился около дерева, прислонясь к нему спиной. Я подошел к Андерсу. "В чем дело, Карлуша, не нужна ли помощь? я сейчас прикажу людям". Отведя меня в сторону, Андерс передал, что одной шрапнельной пулей командиру полка пробито палетку с картами. Пуля, пробив одну сторону, палетки, осталась в ней. Генерал Михельсон решил, что он контужен в живот, к слову сказать, препорядочный, и что оставаться при полку не может, сдал командование полком полковнику Гальфтеру и сейчас идет на перевязочный пункт, чтобы отправиться дальше. Все это привело Андерса в крайнее негодование.

Время шло. Гремели батареи обоих сторон, осыпало и наш лесок, но потерь не было: люди все были укрыты стволами деревьев, кто курил, кто жевал сухарь, запивая чаем из фляги. Но вот 6-я рота зашевелилась и потянулась гуськом вправо, прибежал связной и доложил, что батальон должен перейти в лощинку, где ему надлежит оставаться до распоряжения.

Потянулась и моя рота. Прошли какую-то прогалину, спустились по узенькой тропке между кустов в лощинку и остановились в ней, расположившись между поленицами нарубленных дров.

Темнело, накрапывал мелкий дождик. Разложив австрийскую шинель, улегся под одной из полениц. Младшие мои офицеры подпоручики Платц и Живер оставались при своих полуротах. Около меня расположилась и связь. Одно отделение 4-го взвода ушло в полевой караул.

Часов около 9-10, при полной темноте и тишине, командиры батальона и рот были вызваны к командиру 1-й бригады генералу Киселевскому.

- Господа, все собрались?

- Так точно, Ваше Превосходительство, все.

- Ну, вот в чем дело: Гренадерский корпус, на предложение взять этот участок, ответил, что, будучи сильно потрепанным в предыдущих боях и имея большую убыль в офицерском и солдатском составе, да к тому же сильно разбавленный запасными, за успех не ручается, - поэтому дело это предоставлено гвардии. Участок, занимаемый австрийцами, состоит из двух рядов окопов, окопы расходятся под прямым углом от фольварка Зигмунтов, а за фольварком холм, сильно укрепленный и оплетенный проволокой, за ним в лощине деревня Издебно. Две батареи, нас обстреливавшие, замолчали, не то ушли, не то переменили позиции. Роты Павловцев будут разведены проводниками от Московского полка и в 12 часов двинутся в атаку. Надеюсь, что гвардия себя оправдает.

Разошлись мы по своим ротам, вызвали фельдфебелей и взводных, рассказали им в чем дело и стали ждать 12-ти часов. Я лег на австрийскую шинель, приказавши, чтобы люди тоже легли и отдохнули. Съел две австрийских галеты и запил холодным чаем. Незаметно задремал. Сквозь дремоту услыхал: "где здесь ротный командир?".

- А на что тебе?

- Связь от Московского полка, дорогу показать.

Встал, рота уже поднялась и справа рядами пошли мы по дну оврага. Местами кусты так низко росли, что задевали ветвями головы идущих людей. Временами шлепали не то по ручью, не то по лужам: под ногами хлюпала вода. Ветер разогнал тучи, обрывки которых быстро неслись по небу, и проглядывавшая временами луна освещала местность. Овраг расширился.

Справа, по крутому берегу, росли кусты, слева совершенно чистое место полого поднималось, образовывая лужайку, где темнело пятно лежавшей Московской роты.

Пока моя рота подтягивалась и строилась в полуротную колонну, я подошел к командиру Московской роты.

- Пойдемте немного вперед, я покажу вам участок, который вы должны атаковать, - сказал он.

Поднялись и пошли. Луна временами освещала отдельно стоявшее дерево, большой сарай, небольшой белый домик и опять сарай. Оба сарая были обращены открытыми воротами в нашу сторону. Это был фольварк Зигмунтов. До него было шагов самое большее 250-300, не более.

Ну вот, видите: окопы около дерева и сараев заняты австрийцами. Вы пойдете на домик, сараи и дерево, а вправо, там, тоже окопы. Ну, в добрый час.

Я вызвал взводных, показал им направление и цель. Вправо, за Московской ротой, опять поднимался кустарник, там были 5-я и 6-я роты нашего полка, а слева, выступ леса подходил гораздо ближе к противнику и по этому лесу должны была подойти в исходное положение 8-я рота. Москвичи поднялись бесшумно и пошли колонной, принимая вправо.

Так как место позволяло, то рота в широкой полуротной колонне поднялась из оврага и двинулась вперед, держа винтовки у ноги. Шли быстро. Сначала было жнивье, а потом пошло, свеже-вспаханное поле и идти стало тяжелей. Луна светила, и все было далеко и ясно видно. Светила она слева и сзади. Прошли еще несколько десятков шагов. Как вдруг впереди около сараев раздался крик, сейчас же щелкнули один за другим несколько выстрелов, затрещал ружейный огонь и застучал "шварц-лезе". Рота сразу легла.

Что делать? Если оставить роту лежать, потом поднять ее будет трудно, рассыпать в цепь под носом противника бессмысленно, только лишние потери. Противник был так близко, что оставалось только ударить в штыки.

- Рота, встать, за мной, ура.

Вынув шашку, побежал к дереву. За мной раздался шум бегущих и рев "ура". Оглянувшись на бегу, увидел, что вся рота в 4-х шереженном строю по-полуротно, схватив винтовки на руку, бежала за мной. Откинувшись назад, повалился солдат неподалеку от меня, дальше ткнулся головой вперед еще один и еще повалились. Но вот и дерево, какая-то канава, из которой блистали выстрелы. Перескочил с разбега окоп и сразу стал за дерево. Рота набежала и началась расправа: крик, стоны, ругань, выстрелы, удары прикладами.

- Чего смотришь? коли его.

- Ей, вылази что-ли, не упирайся, Семенов, дай ему по морде чтобы поторопился.

- Где взводный? Куда ахвицеров вести, щоб не поутекали?

- Держи, держи его, дай ему! Ой, братцы, помогите, в ногу окаянный вдарил!

- Проше пана до неволи.

- А здоровый бугай, едва с ним справился...

- Господин фельдфебель, куда тащить его? больно тяжелый, ей, подсоби, ребята.

- Гони всех пленных назад, чтобы здесь не путались, там пересчитаем.

- Фельдшера позовите сюда, перевязать надоть...

- Да кого перевязывать-то?

- Да ихний командир, штыками его наши ребята попортили.

- А наши где? - потащили кого назад, а кто и сам пошел.

- Вон там три лежат, да не признаю, из запасных.

- Ах ты, Господи, да что же это делается?

Стрельба раздавалась со всех сторон. Вынул свисток и засвистал "прекратить стрельбу, друг друга побьете".

Ко мне подбежал младший унтер-офицер Веньяминов: "Ваше Высокоблагородие, дозвольте спички, я сейчас крышу подожгу, а то зря друг друга побьем, ничего не видно".

Дал ему спичечницу и он, побежав к сараю не смотря на то, что и оттуда стреляли, поджог его соломенную крышу. Солома быстро захватилась, и факел огня поднялся и стал быстро разростаться. Какая то фигура подбежала ко мне и повалилась в ноги: "пане, не бий" - австрийский солдат из галичан. Стоявшие рядом связные Кандауров и Старостин взяли у него винтовку, а один из солдат 1-го взвода, взяв за рукав, потащил его к строившимся за окопом пленным.

От пожара стало светло. Я вошел в сарай и первое, что увидел - поседланные две лошади: одна серый гунтер, другая караковая. Их держал австриец. Не успел я толком осмотреться, как вбежал в сарай рядовой Надвиков и ткнул штыком австрийца, тот так и повалился. Вбежал еще солдат из молодых Козубенко.

- Козубенко, держи лошадей, да смотри, чтобы их не побили.

- Слухаю, Ваше Высокоблагородие.

Вышел из сарая. Оба связные рядом. "Ваше Высокоблагородие, обходят, турки обходят, вон турки идут".

Действительно, из второй линии окопов, держа винтовки на руку, наступала толпа в серых фесках с кистями, которые мотались на ходу.

"1-й и 2-й взводы сюда", и, обгоняя друг друга, бросились наши солдаты на этих турок, окружили, поднялись приклады, несколько выстрелов в упор, удар штыками, и все кончено. Часть турок бросилась бежать, другие полегли убитыми, часть, человек 15, взято в плен. Это были босанцы 4-го Б. Г., иначе говоря, 4-го Босанско-Герцеговинского батальона.

В то время, пока расправлялись с этими "турками", из-за сарая выбежал офицер тоже с саблей и револьвером. Я стоял освещенный пожаром, в золотых погонах с шашкой. Он нацелился на меня, но связные не зевали: увидев его, бросились ему навстречу, желая взять его в плен. Вот тут-то и началась пляска. Поочередно, Кандауров и Старостин наскакивали на него со штыками, а он, угрожая револьвером, от них отскакивал наконец, он выстрелил и пробил Кандаурову фуражку, тогда Старостин, видя, что дело может окончиться плохо, перевернул винтовку и, размахнувшись, прикладом снес верх головы вместе с феской.

Сарай горел полным огнем. В это время ко мне подбежал подпоручик Московец с криком: "победа, победа", обнял меня и куда-то скрылся. Стрельба справа и слева стихла. Впереди были видны силуэты убегавших австрийцев и, из-за надетых ранцев, их фигуры казались горбатыми.

Я подошел к пленным; длинная шеренга темных фигур в ранцах, на правом фланге два офицера, лейтенанты Шудазек и Покорный, а командира роты капитана Абеля унесли; он был поколот штыками и идти не мог. Приказав фельдфебелю Орлу отправить под конвоем пленных, я с 3,5 взводами перешел за вторую линию окопов и на чистом месте построил роту в взводную колонну, подровнял и положил. Только в это время подбежал взвод 9-й роты, ведшей наступление с фронта, с Московским полком. Командир взвода подпоручик Орловский остановил свой взвод и положил его рядом с моей ротой. Никаких указаний, что делать дальше не было. Надо было искать какое-нибудь начальство. Сел на захваченного гунтера и поехал. Навстречу из темноты и дыма выехал командир 4-го батальона полковник Василий Владимирович Смиттен. "Вася, ты куда?".

- Ищу свой батальон, все роты так перепутались. Где наши? Где Московцы? - Ничего не разберешь в темноте. Ну, а ты как?

- Слушай, Вася, тебе, как старшему, доношу, что в 1 час 15 минут точно я взял две линии окопов, пленных офицеров и солдат отправил в тыл. Вот тебе записка. - Он обещал сейчас же прислать связь от командующего полком.

- Да знаешь ли ты, что Владимир Михайлович Романов убит?

- Как же это могло случиться, ведь 4-ой батальон шел за вторым?

- Да, но 5-я и 6-я роты не очистили окопов от австрийцев, а прошли дальше, австрийцы оставались в окопах и, когда 4-й батальон подошел, то начал очищать окопы. Романов подошел к одному окопу и приказал: "Выходите все скорее", кто-то из обалдевших австрийцев выстрелил в него в упор, и бедняга Романов умер минут через пять. Да еще встретил подпоручика Соколова, его вели два солдата, он соскочил в окоп к австрийцам, а те его избили, да так, что и идти не мог.

Проезжая по полю, по которому наступала моя рота, я заметил, что ни раненых, ни убитых уже не было, их успели вынести санитары. Только тела убитых австрийцев наполняли окоп и валялись около горящего сарая.

- Семенов!

- Чего изволите, Ваше Высокоблагородие?

- А кому это ты в окопе морду бил? Рота рассмеялась.

- Дозвольте доложить, Ваше Высокоблагородие, - вступил в разговор Новоселов, - это как стали выгонять австрияков, кто идет сам, кого наши ребята волокут, а один такой толстый все шашкой машет, что-то кричит, приказывает, я его за шиворот взял, тащу из окопа, а он кричит и упирается, да тяжелый, ни как не выволочить, увидел я Семенова, он из окопа кого-то высаживал, кричу ему "дай ему по морде", а он то ничего не понимает. Семенов как дасть ему в зубы, так сразу понял, шашку бросил и сам вылез. Так точно, Ваше Высокоблагородие, без ефтай нельзя, что бы не дать, иначе не поймет.

Минут через 15 пришла связь от командира батальона и передано приказание отвести роту к опушке леса. За мной потянулся взвод 9-й роты. У опушки леса стояла 8-я рота и подходили 5-я и 6-я. Адъютант штаба дивизии генерального штаба капитан Кузнецов, командир батальона полковник Яковлев, ротные командиры, связные, все собрались и докладывали о действиях рот и о потерях.

Моя рота потеряла 3 убитых и 10 раненых, из числа которых 4 остались в строю. Взводный 1-го взвода подпрапорщик Васильев был ранен штыком в руку и остался в строю. Один из раненых, молодой солдат Игнатьев, имел кривую шею, отчего голова была всегда на бок, и я был удивлен, что такой урод был принят в гвардию, куда назначались отборные люди. Я тогда же спросил его: "Отчего у тебя кривая шея". "От рождения, Ваше Высокоблагородие". "Да как же ты попал в гвардию?". - Не могу знать, на то воля начальства была". И вот надо же было случится, чтобы пуля, попав в шею, перебила мускул, стягивавший шею. Когда же он после выздоровления вернулся в полк, голова его стояла прямо.

Постепенно стягивались роты остальных батальонов. Глухой, но оживленный говор, стоял в ротах: люди делились переживаниями и впечатлениями первого боя. Всегда остаются в памяти впечатления первого боя, они ярки и отчетливы. Потом, когда бои были жестоки, продолжительны, когда роты несли страшные потери, ничто не могло изгладить переживаний первого боя.

Из седельной кобуры захваченного коня я вынул карты, полевую книжку и какую-то переписку и все отдал капитану Кузнецову. Из опроса пленных выяснилось, что окопы были заняты батальонами 89 и 901 пехотных полков и батальоном 4-го Б. Г. (Босанско-Герцеговинского) и 2-мя батареями. У нас было то же самое количество батальонов - 4 батальона Л. Гв. 2-й артиллерийской бригады.

Капитан Кузнецов объяснил весь маневр происшедшего боя:

Л. Гв. Московский полк, подкрепленный 3-м батальоном Л. Гв. Павловского, заняв опушку леса, выяснил, что перед ним полого поднимавшаяся местность оканчивалась окопами противника, плотно занятыми. До них было 1-1 1/2 тысячи шагов. Наступать в лоб, значило повторять маневр Преображенцев и нести большие, потери, а потому было приказано начальником отряда генералом Киселевским: двум; батальонам Павловцев с ротой Московцев, которая до этого была в боковой заставе, ударить во фланг и тыл противника. Для вящего успеха атаку произвести ночью.

Позиция австрийцев - окопы шли от фольварка Зигмунтов по возвышенности и были заняты 5-ю батальонами - под прямым углом от Зигмунтов окопы были заняты 2-мя батальонами, сильно укрепленный холм за серединой боевого участка и против фольварка Зигмунтов никем занят не был, на флангах стояли 2 батареи.

Участок, где пришлось действовать Павловцам совместно с Московской ротой был таков; - от отдельного дерева и фольварка окопы в линии отходили почти до австрийской батареи; перед окопами слева очень близко подходил лесок, заполненный поленицами дров, дальше, отходя шагов на 250-300 шел овраг, заросший кустарником; дальше овраг отходил от линии окопов шагов на 500-600 и до окопов противника место было ровное без кустов и деревьев.

При начале атаки, левофланговая 8-я рота, благодаря поленицам дров в лесу, поваленным деревьям и кустарнику, не успела выйти к моменту удара; моя рота шла по ровному месту и была обнаружена противником шагах в 100, когда ничего не оставалось делать, как сразу ударить штыки.

Московская рота, двинувшись правее, должна была пройти шагов 250-300, пока не дошла до австрийцев, а 6-й и 5-й ротам Павловцев пришлось бежать до окопов шагов 400-500. Совершенно случайно 7-я рота оказалась ближе, первой ударила на противника и захватила фольварок. Удар наших рот во фланг австрийцев угрожал и их тылу, поэтому они и очистили главную линию окопов и отошли за дер. Издебно, оставив хорошо укрепленный холм. Ближайшая австрийская батарея, стоявшая за флангом расположения окопов, с первых же выстрелов наших батарей попала под разрывы шрапнелей и тротилловых гранат и понесла большие потери. Она продолжала стрелять, а с наступлением темноты снялась и на двух уносах вытащила свои пушки.

Уже рассветало. Небо чистое и розовое на востоке. Дым пожара относило в сторону, и он столбом поднимался к небу. Все мы стояли на верхушке открыто, толпой, по склону лежали роты. Не удивительно, что все мы видны и замечены австрийцами. Застучали выстрелы и пули засвистали над нашими головам и между нас. Сразу всех, как ветром, сдуло, роты в порядке сбежали по откосу вниз. А на верхушку уже тащили наши пулеметы. Командир пулеметной роты штабс-капитан Пальчиков, видя происходившее и не ожидая приказаний, решил потушить огонь австрийцев огнем своих пулеметов. Как швейные машины застучали 8 пулеметов, а от нашей опушки рысью выходила казачья лава сотни Оренбургских казаков, вероятно 3-й очереди, так как казаки были пожилые с бородами, с проседью, с деревянными, а не стальными пиками, на горбоносых киргизских конях. Это должно быть была случайно затесавшаяся сотня для связи армейской дивизии, никак не принадлежавшая гвардейскому корпусу.

Разворачиваясь и прибавляя хода, направилась лава на лесок, по которому вел огонь Пальников. Пулеметы замолчали, а казаки полным ходом с визгом и гиканьем неслись, сверкая шашками и взяв пики к бою. Раздалось несколько выстрелов и все умолкло, а еще минут через 20 от опушки леса, куда скрылась сотня, показалась небольшая группа пленных австрийцев, которую конвоировали два казака. Подошли поближе. Очень странный вид пехота, а винтовок нет, ранцы за спинами, а руками австрийцы держат штаны. Это казаки, чтобы пленные не разбежались, поотрезали пуговицы от штанов и порезали ремни, которыми держались штаны. Действительно, никуда в таком виде не побежишь, не потерявши штанов. Простая выдумка, но хитрая.

Подошли Московские батальоны. Пока командующие батальонами совещались, мы, ротные командиры, выясняли, кто ранен, кто убит. Потери были очень небольшие: 3 убитых и 10 раненых.

Командующие полками сговорились, и мы с Московцами густыми цепями пошли на деревню Издебно. Слева большой холм, на нем видны окопы и пулеметные гнезда, все оплетено колючей проволокой. Внизу, у подошвы, большое развесистое дерево. Прислонясь к нему спиной, сидел раненый смуглый австрийский артиллерист с нашивками и орденами. Рядом лежала сваленная в кучу артиллерийская амуниция, шлеи, цепи, хомуты, седла, валялись 10 - 15 красивых серых лошадей, побитых пулями и осколками. Страшно было смотреть на ужасные раны: осколки пробивали на вылет лошадь, будь то круп, туловище или грудь. Бедные лошади застыли в искаженных позах, все было залито кровью.

Артиллерист показывал на живот, куда был ранен, и его сейчас же унесли. Солдаты моей роты порылись в брошенных вещах и принесли мне совершенно новенький автоматический пистолет системы "Стейер" в кобуре, а также и коробку с патронами и обоймами к нему.

Цепи пошли дальше. Рядом со мной шел командующий Московцами полковник Гальфтер. На земле, раскинув руки, лежал небольшого роста, смуглый, с небольшой черной бородкой, красивый австрийский офицер. Лицо было залито кровью, а на лбу, над глазом, была рана от шрапнельной пули. Это был командир австрийской батареи. Сквозь тонкую перчатку просвечивало обручальное кольцо. По моему приказанию связь отстегнул от убитого его саблю, которую я передал полковнику Гальфтеру в память о бое. У меня было 3 сабли офицеров, взятых в плен в бою, одну оставил себе, а две отдал своим младшим офицерам.

Вышли из лощины и подошли к деревне Издебно. Московцы свернули вправо, а мы, перейдя ручей, текущий по деревне, подошли к избам. На берегу ручья, на улице валялись голова с рогами, хвост и потроха зарезанной накануне коровы. В избах сидели перепуганные мужики и бабы.

Дозоры, сейчас же высланные вперед и по сторонам, обошли деревню и прислали взятых ими в плен, почти без сопротивления, еще трех офицеров и около 30 солдат. Один из офицеров оказался далматинцем и довольно сносно объяснялся по-русски.

У ручья люди омылись, в это время подошла наша ротная кухня и люди, достав сухари, с удовольствием принялись за варку. Подкормили и пленных, а затем под конвоем отправили их в штаб полка. Итого ротой было взято в плен шесть офицеров и больше ста солдат.

Прошло уже часа два, за это время многие из роты прикурнули на солнышке и успели поспать, когда пришло приказание командира батальона вывести роту на дорогу, идущую на деревню Ченстобродицу.

Только подошли к перекрестку дорог, куда тянулись 5-я и 8-я роты, как нашла тучка и нас обильно полило дождем.

8-я рота была оставлена для погребения убитых. Итак, наш батальон сократился до трех рот. Подтянулись 3-й и 4-й батальоны, и мы пошли.

Дорога шла вдоль речёнки, справа и слева отдельные хутора, хлеб уже снят и видны местами полосы свеже-вспаханной земли. Перебегая дорогу, между рядами роты запуталась мышь и ни один солдат на нее не наступил, давая ей дорогу, жалея животное. После боя - с убитыми и ранеными - им стала понятна цена жизни и крови. Слева потянулась деревня.

- Ваше Высокоблагородие, - нагоняя меня, обратился ко мне фельдфебель Яков Орел, - мы сейчас проходим деревню, откуда родом оба Кулика, разрешите им зайти, домой повидать родных.

- Конечно, пускай зайдут, мы остановимся, в д. Майдан-Александровский на ночлег, там они нас могут нагнать.

Оглядываясь назад, я увидел как оба Кулика быстро пошли к одной из изб, около которой стояли, как и около других, мужики и бабы. Увидел, как навстречу, им бросились обнимая и целуясь, бабы и мужики. Кулики были двоюродными братьями и, пройдя всю войну, хотя и были ранены, все же уцелели и вернулись домой.

Мы шли до вечера, когда пришли в Майдан-Александровский и остановились на ночлег. Кухня наша вместе с двумя, другими шла в хвосте батальона и к приходу на ночлег ужин был готов. Артельщик успел достать свежего хлеба, люди отлично поужинали, и, утомленные, завалились спать по хатам, а по дороге тянулись сильно поредевшие полки Гренадерского корпуса. Первый бой прошел удачно - был успех и с малой кровью.

А. Редькин

Павловцы в Великую войну.
1915 г. - ЛОМЖА.
Военная быль. № 57. 1962г.

В начале апреля 1915 года, сейчас же после Пасхи, я с командой выздоровевших раненых солдат возвращался в полк. 26-го августа 1914 года у деревни Гельчев пуля разбила мне кость левой ноги. Пока срослась кость прошло немало времени, и теперь возвращался я не совсем еще поправившись. На рентгеновском снимке были видны кусочки металлической оболочки пули.

С собой я взял 100 броневых щитов системы саперного офицера штабс-капитана Гельгара. Щиты были небольшие, они закрывали только лежащего за ними человека и имели прорезь для винтовки. Каждый весил более 20 фунтов, но они были непробиваемы.

Приехали в Ломжу, вернее пришли, так как от станции Червонный Бор, где мы высадились рано утром, надо было тащиться до Ломжи пешком. На присланные подводы нагрузили щиты, немудреное солдатское барахлишко. Я уселся и двинулись.

Прошли казармы какого-то армейского полка, квартировавшего до войны в Ломже, Ломжу с ее костелом, цукерней, садиком, кучей домов и домишек с польским и еврейским населением, спустились к Нареву и, перейдя по мосту, потянулись по шоссе, обсаженному большими тенистыми деревьями. Навстречу шли одиночные солдаты, небольшие команды, полковые повозки зарядные ящики, всадники. Прошли мимо Кисельниц и добрались, наконец, до Рогениц, где стоял штаб полка и резервный батальон.

Явился новому командиру полка полковнику Искритскому. К вечеру пришли приемщики от рот, сидящих в окопах плацдарма Малый Плоцк - Колаки Струменные. Положили щиты на двуколки и ушли.

Благодаря большой убыли в офицерском составе в боях под Люблиным, Ивангородом и блокаде Кракова, старших офицеров оставалось мало, и я, по старшинству, получил 11 батальон.

Древня Рогеницы небольшая. Одним концом она примыкала к дороге, идущей от Ломжи до местечка Стависки, а другим - к небольшому холму сбоку ручей и лес, а с другой стороны голый косогор и поле.

Вечер прошел в разговорах, надо было раздать привезенные письма и посылки. Рассказывали мне обстановку: впереди за лесом от деревни Малый Плоцк, имея слева Л. Гв. Финляндский полк, тянутся окопы левого полкового участка, занимаемого по очереди 1-м и 4-м батальнами. До противника от 1.500 и до 1.200 шагов. Дальше, вправо, ложбина, слабо заплетенная проволокой и никем не занятая, на ночь высылались секреты и дозоры, прорыв и затем большой песчаный холм с нарытыми 2-х ярусными окопами. Все заплетено проволокой. Это участок 2-го и 3-го батальонов. Впереди лес, по опушке которого нарыты окопы противника, дистанция 800 и 600 шагов. Еще правее, под самой проволокой немцев, окоп для одной роты, связанный ходами сообщения с холмом и левым флангом Л. Гв. Егерского полка. От этого окопа до немцев не было и ста шагов.

За холмом овраг, где бежал ручей. По берегам ручья развалины деревни Колаки-Струменные, от которой остались лишь трубы и кучи битого кирпича и мусора. От околицы Колак дорога подходила к холму, где раньше был хутор: небольшой деревянный домик и разбитый сарай, с изломанными земледельческими орудиями. От оврага с ручьем местность была совершенно ровная, без всякой растительности, и поднималась до перегиба, в сторону деревни Рогениц. До перегиба было не меньше версты. В лесу стоял резервный батальон, 2-3 батареи, а на опушке леса нарыты небольшие окопчики. Все несчастье состояло в том, что холм был песчаный и при артиллерийском обстреле песок осыпался, прикрытия ползли. Каждый вечер приходили рабочие роты, везли бревна, жерди, плетни за ночь все приводилось в порядок, а с утра начинался обстрел, и все снова осыпалось, ползло, разваливалось и становилось никуда негодным. Это и был участок 2-го и 3-го батальонов.

С вершины холма, пол-оборота налево, виднелись крыши домов и костел деревни Буды-Желязны. И в тихие весенние вечера ясно доносились звуки музыки, игравшей немецкий гимн, били зорю.

На другой день по приезде, выйдя после чая на улицу и разговаривая с подошедшими офицерами о Петербурге, услышали стук идущего по дороге обоза. Посмотрели: ничего и никого на дороге, только слышен слабый свист сверху. В чем дело? По телефону спросили резерв, сидящий в лесу. Оказалось следующее: роты, получившие броневые щиты, поставили их ночью в амбразуры и теперь наблюдали, как немцы по всему фронту нашего участка открыли ружейный и пулеметный огонь по щитам. Эта стрельба, перехваченная перегибом местности, и давала впечатление идущего обоза, а пулеметные пули свистели высоко над головами. Это напоминало мне августовские дни под Ляояном, когда полк всполошился, приняв стук колес идущих по дороге двуколок за ружейную стрельбу японцев.

По телефону передали, что роты донесли о попаданиях в щиты, и это с разных дистанций, но ни один щит не пробит, а только вмятость в места попадания пуль, которые вспыхивали при ударе в щит язычком пламени.

Пришла очередь и 2-му батальону занимать свой участок на холме.

Впереди Рогениц, в кустах, хорошо замаскированные, стояли две дальнобойные пушки системы "Шнейдер", или, как их называли по роману Юрия Беляева, "Барышни Шнейдер".

Прошли мимо мирно стоящих орудий, вошли в лес. Здесь стояли коновязи артиллерийских лошадей, передки, зарядные ящики, потом землянки и палатки орудийной прислуги, дальше землянки резервного батальона, перевязочный пункт с флажком Красного Креста.

Подождали сумерек и, когда достаточно стемнело, пошли дальше, неся бревна, плетни, жерди, колья, доски, мотки колючей проволоки. Надо было восстановить разбитое днем.

Мой старший двоюродный брат полковник Николай Редькин под Ивангородом был ранен двумя пулеметными пулями в ногу. Раньше меня поправился и вернулся в полк. Принял свой 3-й батальон, который я пришел сменять. Лучи двух германских прожекторов вспыхнули и поползли по нашему фронту: осветили белые домики Малого Плоцка, потянулись к лесу, ярко освещая стволы сосен и дорогу и начали приближаться к нам, идущим по дороге. "Ложись", - рота легла. Лучи медленно поползли по ле-жавшим ротам и направились дальше на развалины Колак-Струменных.

Роты встали и двинулись дальше. Перешли мостик через ручей, 7-я рота полка пошла по ходу сообщения вправо, 6-я и 8-я пошли сменять роты в окопах, а 5-я осталась в резерве.

Спустился в блиндаж и, пока шла смена, успел переговорить с братом о Питере, о наших семьях, о раненых товарищах-офицерах. Но вот смена окончилась, и батальон ушел.

Началось недельное сидение. Изо дня в день одно и то же. Утром вся линия германских окопов дымилась - "немцы кофей варят", - говорили солдаты, которые сами, в свою очередь, варили чай.

Была тишина. К 9-10 часам начинался обстрел: рвались гранаты на холме и, перелетая, рвались в чистом поле. То из одной роты, то из другой доносили, что граната ударила в землянку и переранила находившихся в ней людей.

Блиндаж, устроенный в развалинах сарая, был расположен очень удачно. Только та граната, которая, почти касаясь вершины холма, пролетала над ним, могла ударить в насыпь, но это было редко. К 12-ти часам обстрел кончался и до следующего утра было тихо. Изредка лишь застучит коротенькая очередь пулемета, то тут, то там раздадутся отдельные винтовочные выстрелы: заметили и обстреляли неосторожно высунувшегося немца, либо нашего солдата в ходе сообщения.

Офицеры резервной роты с утра до вечера, не обращая внимания на обстановку, играли в преферанс, бридж или винт.

В часы вечерней тишины из деревни Буды-Желязны доносились звуки музыки и германский гимн. Темнело, подъезжали кухни, с кухнями являлись и денщики с судками, в которых был и обед, и ужин, и завтрак на следующий день, подходила рабочая кухня, санитары. Из рот шли с котелками и ведрами для мясных порций, выносили убитых и раненых. В окопы тащили и материал для починок. С наступлением темноты уходили к германским окопам разведчики и секреты. И так изо дня в день.

С некоторого времени немцы, начали обстреливать как ходы сообщения, так и окоп 7-й роты. Забравшись на деревья опушки леса, они били на выбор. Несколько шрапнелей пущенных ближайших батареей, стряхивали стрелков, и дня 2-3 они на деревья не лазили, но потом началось то же самое.

Отсидев неделю, батальон отошел на отдых в резерв, в деревню Рогеницы. Туда прислали для пробы крепостные ракеты. 1-ый и 3-ий батальоны отказались от них, а я решил попробовать их действие. Из рот батальона, пришли желающие пострелять ракетами.

Оружейный мастер показал все приемы обращения с этим родом оружия и, заступая через неделю на свой участок, батальон взял с собой ракетный станок и несколько ракет.

Заняв участок, вырыли небольшой окопчик, куда поставили станок, сложили ракеты и в нем же разместилась команда ракетчиков из трех человек.

Стемнело. Предупредили 7-ю роту, чтобы стала к щитам и амбразурам и приготовилась к стрельбе.

Взлетел огненный змей. Свистя и шипя, понесся к немцам, лег на опушке и лопнул. " Очень хорошо, но нельзя ли немного ближе, через окоп перелетел", - передали по телефону из 7-й роты.

У станка что-то подвинтили, и ракета понеслась к немцам. "Очень хорошо, акурат в окоп легла". Одна за другой были выпущены еще несколько ракет, некоторые лопнули в окопе, другие на опушке леса. Загорелась солома в окопе, сухой кустарник на опушке леса, немцы выскочили из окопов и попали под ружейный и пулеметный огонь.

Повидимому, немало их там легло. Но они не остались в долгу: из-за леса справа раздались пушечные выстрелы и несколько гранат разорвалось около ракетного окопчика, еще подлетели и разорвались. Какой-то шальной осколок перебил ногу станка. Пришлось стрельбу прекратить.

Прошло два дня, и ко мне в блиндаж вошел морской офицер - лейтенант, представился и сказал, что прислан с орудием подбить прожекторы. Я вышел посмотреть на пушку; небольшого калибра, думаю, что "57", но очень длинная, при орудии боцман и три артиллериста матроса.

- Как это прошли, лейтенант? Ведь незамеченным пройти невозможно, а по всему движущемуся немцы палят.

- Мы шли по ручью в овраге, а до него, значит, Бог пронес. Покажите сейчас места прожекторов, мы их заметим, а как откроют лучи, постараемся подбить.

Пошли все на верхушку холма. Там, в начатых окопах, нашли подходящее место. Втащили при помощи людей резервной роты орудие в окоп, навели, так как место прожекторов было точно известно и намечено.

С наступлением темноты были высланы к немецкой проволоке разведчики. Моряки покопошились около своего орудия и стали ждать прожектора. Вот открылся один прожектор, сейчас же другой. Лучи их поползли к опушке леса, осветили стволы деревьев и потянулись к окопам левого участка у Малого Плоцка.

Сверкнула золотистая молния выстрела, прогремел удар. Раз, другой, и луч погас, минуты через две и другой. Прожекторы были потушены и больше не светили.

Еще одна неприятность: в воронке от тяжелого снаряда угнездился германский пулемет и короткими ударами покрывал то участок 2-й роты, то колено хода сообщения. Днем стрелял прицельно по намеченным людям, а ночью на удачу. Он был ясно виден, в 50-70 шагах, но оплелся проволокой, и ни штыком, ни пулей достать его было нельзя, а досаждал он очень. Наконец, стало не втерпеж и я, по просьбе командующего 7-й ротой подпоручика Маринича, обратился и командиру мортирной батареи, стоявшей в лесу.

- В чем дело? И чем я могу помочь вам? - спросил командир батареи. Я объяснил ему сущность дела.

- Хорошо, попробуем, но предупреждаю, что за точность попадания бомбой в такую маленькую точку, как пулеметное гнездо, ручаться трудно. Я пришлю вам офицера, он будет корректировать стрельбу.

Вскоре, по оврагу, где протекал ручей и по которому моряки протащили пушку, пришел артиллерийский офицер поручик с унтер-офицером и двумя телефонистами, тянувшими провод.

Высокий, стройный поручик, если память не изменяет, Малиновский, вошел в блиндаж, представился и попросил указать, где этот пулемет. Я объяснил ему, что он сам его сможет увидеть, пройдя в окопы 7-й роты, но что туда идти надо очень осторожно. Если 1-2 человека, где согнувшись, а местами и ползком, смогут пройти незамеченными, то группа в 4-5 человек будет обнаружена и обстрелена. "А что касается передачи, то можно соединиться с проводом 7-й роты".

Так и сделали. И он, вместе с унтер-офицером, звякнув шпорами, соскочил в ход сообщения и ушел.

Минут через 15 запищал телефон, и подпоручик Маринич передал, что артиллеристы пришли и он ведет их показывать расположение пулемета.

Прошло еще несколько минут, и по телефону был слышен разговор: "Батарея слушает?" - "Слушает". Затем последовали артиллерийские термины. Глухо бухнула пушка в лесу.

Свистя высоко над головами, пронеслась бомба, и большой черный столб взрыва поднялся около окопов 7-й роты. "Немного не долетела, направление точно". Еще и еще удары. В третьем выстреле в столбе взрыва, в дыму и песке, завертелась, блестя металлическими частями, германская каска и какие-то куски. Бомба легла около гнезда и все там разворотила. Это счастливая случайность.

То ли это, то ли ракетный обстрел, то ли стрельба моряков, но немцы решили рассчитаться с нашим холмом.

На другой день, 3-го или 4-го мая, вместо одиночных орудийных выстрелов в 9 часов утра точно ураган чугуна и стали сорвался из-за леса и обрушился на наш холм. Стреляло сразу несколько батарей, из которых, по крайней мере, две были тяжелыми.

Заходил ходуном весь холм, посыпался песок с потолка блиндажа, десятки гранат рвались на небольшой площади холма, почти все провода перебиты, стоит густая пыль, гранаты, перелетая через вершину, задевают ее и, рикошетируя, рвутся в воздухе, разнося всюду осколки. Стоял страшный грохот разрывов, свист и вой разлетающихся осколков. Несколько гранат, не задев за вершину холма, ударили в каменную кладку сарая: блиндаж; вздрогнул и правая половина осела, полетели со звоном стекла окошек. Посылать связь в роты не было смысла, они были бы перебиты или переранены. Уцелел провод, протянутый по дну оврага, вернее, по дну ручья, в штаб батальона в лесу и другой по ходу сообщения в 7-ю роту. По этим двум проводам удалось держать связь.

Услыхал разговор командующего 4-м батальоном капитана Крестинского, который спрашивал штаб в лесу: "Где же 2-й батальон? Вместо него я вижу тучу дыма, песка и разрывов". Штаб, в свою очередь, спрашивал: "А что делают немцы? Не видно ли у них желания атаковать холм?" "Никак нет, сидят спокойно".

Наши "барышни Шнейдер" обстреливают Стависки, а остальные батареи ведут огонь по батареям противника за лесом.

Из 7-й роты донесли, что немец сидит и носа не показывает. Значит, дело ограничится одной лишь бомбардировкой.

Часам к двум огонь прекратился, настала полнейшая тишина.

Телефонисты пошли чинить провода. С темнотой подошли кухни, денщики с судками, притащили разный матерьял, вынесли убитых и раненых. Рабочая рота оставалась до рассвета на работе, приводя все разрушения в порядок. Особенно в деле восстановления разрушенных окопов проявлял деятельность фельдфебель 8-й роты старший унтер-офицер Яков Зенчик, у которого всегда раньше других все было приведено в порядок.

Так как правофланговая 7-я рота занимала наиболее угрожаемый участок, то с наступлением темноты и до рассвета в помощь ей высылалась рота из резервного батальона в лесу.

Пользуясь темнотой и, несмотря на выпускаемые время от времени немцами пулеметные очереди, рота, обыкновенно, проходила без потерь.

6-го мая вечером я со связью пошел по ходу сообщения в 7-ю роту. Прошли половину пути. Прострочила короткая очередь, и пули просвистали рядом. "Ваше Высоблагородие, как бы нас не захватило". - "Ничего, авось пройдем".

Не успел я и сказать это, как опять застучал пулемет, и меня ударило по правой руке, ниже локтя. Я схватился за руку. "Никак вас ранило, Ваше Высокоблагородие?". - "Да, задело, айда назад". Пришли в блиндаж, я посмотрел руку: кровь текла, а в рукаве походного мундира две дырки, одна подле другой. Пуля, задев руку, сорвала кусок кожи и обнаружила мускул. По телефону попросили, чтобы передали денщику принести чистую рубаху и другой мундир.

7-го мая, как и ежедневно, рабочая, рота отрывала на самом гребне холма окопы третьей линии. На рассвете, рота ушла, а я пошел посмотреть, что они нарыли. Тихое, ясное утро, везде полная тишина. Над нашими и немецкими окопами вьется дымка: немцы варят кофе, наши - чай. Ниже, по склону, обращенному к немцам, видны наши окопы, ходят солдаты, кто в ситцевой рубахе, кто в защитной гимнастерке. Сидят, пьют чай, видны фигуры наблюдателей-часовых, прильнувших к щитам.

Простучало несколько выстрелов со стороны немцев, довольно близко взлетели столбики пыли, поднятые пулями, еще ближе просвистали пули, и столбики пыли поднялись впереди меня. "Ваше Высокоблагородие, бежите сюда, это в вас стреляют", - закричали солдаты из ближайшего окопа.

Противно завизжала рикошетная пуля, другая ударила так близко, что земля посыпалась на меня. Я побежал, направляюсь к ближайшему окопу. Подбегая к нему и готовясь спрыгнуть, получил удар в ногу.

В окопе, куда вскочил, меня подхвати ли. Прибежал фельдшер, распорол голенище сапога. Нога и сапог залиты кровью. Накладывая перевязку, фельдшер приговаривал: "Не извольте беспокоиться, Ваше Высокоблагородие, кость цела, только икру пробило, я перевязку наложу первый сорт".

Опираясь на плечо солдата, я пошел к себе в блиндаж. Рана не болела, и идти было не трудно.

Из штаба батальона вызвал себе заместителя и, когда он пришел, отправился в лес. Путешествие это проделал частью на ружье сидя и охватив руками шеи носильщиков. Но так как сидеть на ружье не очень удобно, то выдернули кол из проволочного заграждения и на этом, тоже не очень удобном экипаже, потащили меня до опушки леса, где стояла лазаретная двуколка. Молодой зауряд-врач и полковой адъютант поручик Гога Орлов на двуколке доехали со мной до отделения подвижного лазарета графини Шуваловой, где сделана была перевязка, и я, забрав свои вещи и денщика, перебрался в полевой госпиталь, расположенный в Ломже.

А. Редькин

Павловцы в Великую войну.
ПЛАЦДАРМ У ЛУЦКА 1916 г.
Военная быль. № 58. 1963.

Переночевав на гвардейском этапе в Луцке, по узкоколейке двинулись к полку. Вагоны маленькие, платформы завалены мешками, ящиками, кулями с мукой и овсом, тюками, узлами, бочками. Сидят на них солдаты, сопровождающие кладь, интендантские чиновники, выздоровевшие солдаты и офицеры возвращающиеся в полки, сестры милосердия в шубках, доктора. Проехали село Полонное. Временами останавливались и сгружали кладь. На последней остановке, около какого-то большого госпиталя, вышли и, сев в присланную повозку, двинулись дальше. Ехал я и капитан Макаревский. Ему, еще в августе 1914 года под Люблиным, пуля пробила плечо и перебила нерв; он долго лечился пока рука не начала действовать. В Блудове, где стоял наш обоз, тыловая команда, нестроевая, учебная, маршевая рота, оставался и местный помещик граф, фамилию его забыл. Он вместе с женой и двумя дочерьми, жил в своей усадьбе. Дом, хотя и одноэтажный, но поместительный, в стены были вделаны, мраморные барельефы прекрасной работы. Из дома шел подземный корридор к выходу из парка. Парк большой, тенистый, а в парке кресты над могилами павших здесь в бою как русских, так и немцев. Над одним из последних была забавная надпись: "нэмец умэр отран". Недалеко от этой могилы еще две рядом, но над ними не кресты, а дощечки со щитом Соломоновым, там погребены два еврея.

Этот граф никуда не двигался и вместе с семьей переживал все наступления и отступления. У него в доме было устроено офицерское собрание.

На другой день поехал в штаб полка у Корытницкого леса, представился командиру полка генерал-майору Шевичу, бывшему стрелку Императорской Фамилии.

Это был удивительный человек: из своей землянки он выползал только для того, чтобы пройти в собрание. На участки батальонов не давал себе труда пойти, не интересуясь боевым участком полка, сидел у себя и пил красное вино, которое предлагал неизменно каждому, заходившему к нему по делу. Уговорить его подписать ту или другую нужную бумагу стоило адъютанту больших трудов. Через несколько дней после его приезда в полк вслед за ним приехал адъютант того армейского полка, которым он командовал. Бедняга приволок с собой целый чемодан бумаг, неподписанных генералом Шевичем.

Другой особенностью этого командира была страсть рассказывать о жизни и службе в Императорских Стрелках и о способе приготовления какого-то особенного лукового супа. Эти разговоры повторялись ежедневно после ужина и достаточно всем надоели, да и к тому же с его стороны было неделикатно, нося мундир Павловского полка, все время толковать о стрелках.

Счастливый случай прекратил этот „фонтан воспоминаний. Как то еще задолго до войны мой шурин, улан Ее Величества Константин Апухтин, рассказал следующую историю.

Командиром Лейб-Улан был назначен Лейб-Гусар Орлов. Получивши полк, он в собрании любил рассказывать о службе в гусарах, как время проводили да что ели и пили. И этими рассказами сильно надоел уланам. Однажды в собрании после ужина Орлов начал опять переворачивать свои воспоминания, тогда поручик кн. Андроников взял стул, поставил его перед командиром полка, сел и обратился к командиру: "Все гусары, да гусары... Одел уланский мундир, будь уланом и умри им".

Гусарские воспоминания после этого прекратились.

- Виноват, Ваше Пресходительство, что перебиваю вас. Вы, наверно, знали покойного командира Лейб-Улан, бывшего гусара генерала Орлова?

- Ну, конечно, знал, - улыбнулся Шевич.

- Ну, а князя Андроникова лейб-улана знаете?

- Да кто же его не знает?

- А знаете ли вы, какой у него разговор был с командиром?

- Нет, не знаю, пожалуйста расскажите.

Я и рассказал. Шевич крякнул и стрелковые воспоминания прекратились. Едва мы вышли из столовой, как на меня набросились полковники Гладкий и Христофоров:

- Ну, зачем ты рассказал эту историю командиру?

- А мне это уже надоело, я и рассказал.

- Да нельзя же так, это неделикатно, он может обидеться.

- А это деликатно? нося Павловский мундир, то и дело говорить о стрелках, а вам он разве не надоел?

- Конечно, надоел.

- Ну, после моего рассказа он больше не будет надоедать.

И верно, воспоминания прекратились.

На участке Пусто - Мыты - Корытницкий лес постоянно стояли сменяясь 2-й и 3-й батальоны, на левом фланге примыкая к правому флангу Стрелков Императорской Фамилии. Между прочим, стоя рядом плечо о плечо с этим полком, командир ни разу не заехал в свой родной полк.

В месте стыка участки расходились, обтекая большой холм, прочно укрепленный немцами с сплошным проволочным заграждением.

Окопы батальона в три линии на подъеме этого холма. Дистанция до окопов противника на самом левом фланге около 250-300 шагов, на правом - 25, здесь немецкие секреты и наши сидели разделенные рогаткой. Слышна была немецкая речь, временами поблескивали каски.

Первая линия носила название "Невский проспект", а ход сообщения к блиндажу командира батальона именовался "Аптекарский переулок".

В первой линии были массивные траверсы, хорошие землянки и блиндажи, бруствер был солидной толщины и все впереди него густо заплетено проволокой, бойницы прикрыты броневыми щитами. В общем обе стороны сидели тихо. Против нас сидели егеря и уланская бригада. Обстрел был редкий, разве изредка вылалит немецкая траншейная пушка, снаряд свиснет над окопом и разорвется на противоположном скате, да ночью прострочат короткие очереди пулемета то с одной, то с другой стороны. На самом верху холма стояло что-то вроде громкоговорителя и иногда доносились от него немецкие распоряжения.

Сзади, в лесу, производились работы: валили толстые деревья, распиливали их на доски. Доски шли на обшивку стен землянок и блиндажей.

Мышей развелась тьма и их с ожесточением уничтожали. От них не было покоя ни днем, ни ночью. Увидя их добитыми и раздавленными, вспомнил я ту мышь, которая перебегала нам дорогу, когда мы шли после первого боя.

Тихо и незаметно прошло время до 23-го ноября, дня нашего полкового праздника.

На три дня нас сменили кумовья Финляндцы. Но на этот раз отпраздновали мы не с такой помпой как в Петербурге, хотя все же с достаточным количеством вина, отличным обедом и ужином.

1-го декабря был тихий, зимний вечер, ничего не обещало, что тишина будет нарушена. Как и ежедневно с вечера были высланы секреты, пошли разведчики. Я лег в своей землянке.

В 12 часов ночи меня разбудила артиллерийская стрельба. Вышел наружу. Ясно светил месяц, а за холмом у немцев стреляли пушки. Снаряды свистя проносились над нами и рвались в расположении стрелков и развалин д. Пусто-Мыты.

По телефону стрелки сообщили, Что их обстреливают химическими снарядами и что у них есть уже отравленные газами.

Вместе со мной вышли на открытое место, горнист и один из телефонистов.

- Ваше Высокоблагородие, посмотрите какое это облако?- Не то туман идет на нас из Пустомыт....

Ясно видимое облако, колеблемое ветром, переливаясь, двигалось на нас. Переползло лощинуни начало обволакивать подошву холма, поднимаясь все выше.

В деревне Пустомыты все время сверкали огни разрывов. Облако увеличивалось.

Было очевидно, что двигался газ, угрожая нам. "Играй тревогу. В роты передать, чтобы одели противогазы, а также в штаб полка".

Резко зазвучал горн, его подхватили в ротах. Газ уже подошел, запахло цветов яблони. Одели противогазы, но в них передавать распоряжения невозможно, играть на горне тоже нельзя, как нельзя говорить по телефону. Сняли маски я, горнист и оба телефониста.

Слава Богу, газ пронесло, и мы только слегка, отравились, горели глаза, щипало и першило в, горле и хотелось кашлять.

В ротах благодаря принятым мерам, пострадавших не было, но у Императорских Стрелков, не успевших принять предохранительных мер, были случаи тяжелого отравления. Обстрел прекратился и наступила тишина.

По дороге из Пустомыст появилось какое-то шествие, видны повозки, кухни. Поднявшись к нашему месту, подошел унтер-офицер и доложил, что привел кухни, привез хлеб, консервы, патроны и лазаретное имущество:

- Как же это ты, брат, прошел через Пустомыты?

- А мне, разрешите доложить Вашему высокоблагородию, стрелки при входе в деревню сказали, что немцы газами стреляют, я остановил подводы, приказал людям одеть противогазы, а лошадям на морды мокрые торбы повесить, а как обстрел прекратился, я пошел через деревню к вам.

А прошел он деревню и лощину, наполненные еще не разошедшимся газом.

Московцы устроили баню, и было огромное удовольствие попариться и помыться в ней, а после улечься в чистые простыни в чистой и теплой землянке.

В этой бане со мной произошел забавный случай: выходя после мытья, чтобы одеться, я в дверях хотел вытереть ноги о тряпку, лежавшую на полу, но эта тряпка вцепилась всеми четырьмя лапами мне в ногу. По близорукости, будучи без очков, я спящую кошку принял за тряпку.

В половине декабря 2-й и 3-й батальоны были перемещены на участок 1-го и 4-го, а их на наши места.

Заняли окопы от леса и до деревни Свинохи, от которой остались лишь трубы да горы мусора. Здесь было много легче: окопы противника отстояли на 1000-5000 шагов, обстрела почти не было. Имел случай видеть, как наш летчик, идя довольно низко, делал снимки германских окопов, а облачка разрывов германских батарей все время его сопровождали.

И вот что удивительно: ни один из этих снимков, на которых ясно были видны германские батареи, все тыловое расположение немцев, в руки командиров батарей и полков не попадали, а ведь они, эти снимки, им-то и были необходимы. Имея эти снимки, командиры батарей знали бы расположение германских батарей, знали бы куда стрелять, а пехотные части, прорвав окопы, не оказывались бы под фланговым огнем немецких батарей.

В окопах, изо дня в день, повторялось одно и то же: подправлялись окопы, чистились бойницы, во второй линии появлялись гвардейские саперы офицеры и нижние чины, принимавшие участие в исправлении окопов, приходили офицеры наших батарей, но ни одного раза не было представителей генерального штаба, я не говорю о штабе корпуса, и даже не знаю, где он был. А вот штаб дивизии мог бы побеспокоиться и пройтись по окопам полков нашей дивизии. Они сидели так далеко позади, что артиллерийский огонь до них не достигал. Не знаю, как было в других частях на других участках фронта. Теперь много лет спустя, читая воспоминания участников войны, командиров полков, батальонов, батарей, видно, что этим недугом болело большинство офицеров генерального штаба. Редкие исключения только подтверждали общее правило.

Появилась у нас новинка: ночью раздались громовые разрывы, земля тряслась.

В чем дело? По телефону от одной из рот сообщили, что немцы стреляют минами, от разрыва которых осыпаются траншеи и бруствера. В одной из рот разрывом мины убит часовой, на нем нет ни одной раны, не человек, а мешок с раздробленными костями. Винтовки, стоявшие в пирамиде, оказались перегнутыми - такая сила разрыва.

Принесли донышко мины величиной в сидение венского стула и вес соответствующий, около 5 пудов, принесли и осколок: стальная рельса в 1,5 аршина длины. У нас до этого еще не додумались.

Отошли в резерв в село Блудово.

Расположились удобно и хорошо: землянки большие, теплые, чистые. Занялись починкой и чисткой. Чистят штаны, куртки, заколачивают сапожные гвозди в каблуки, чистят винтовки.

Вечерняя зоря теперь всегда с церемонией и музыкой. После зори поют песни.

В собрании, в дому у графа, ужин с водкой и вином. Призванные из запаса Стелецкий и Линдроп на гитарах развлекают общество. Гримм 1-й и Троян все еще вычерчивают планы участка, чтобы в сотый раз представить в штаб дивизии.

Наконец пришла и наша очередь идти в дивизионный резерв в деревню Скурче, где стоял штаб дивизии. У штаба дивизии отличное помещение, освещено электричеством прожекторной команды, спокойная жизнь. Ну, как из этого рая штабным, чинам идти в окопы, когда можно приказать прислать планы окопов с обозначением мест пулеметов, траншейных пушек и ежедневными заметками, что видно у противника. Не житье, а масленица.

Не раз мы серьезно разговаривали со всякими старшими адъютантами и начальниками штаба. А с них, как с гуся вода. Видно, что горбатого могила исправит.

По прилетевшим германским аэропланам наши батареи открыли огонь, и туча пуль и шрапнельных стаканов повалилась с неба на Скурче.

Все забегало, ища укрытия. Обидно пострадать от своих же снарядов.

В начале февраля 1917 года я получил отпуск. Доехал в полковой коляске до Луцка, дальше покатил в поезде.

По телеграмме из полка в Киев коменданту станции были оставлены места в скором поезде, и мы, двое отпускных, покатили в Петербург... навстречу грядущей катастрофе.

А. Редькин