ЗАПИСКИ
ИМПЕРАТОРСКОГО ГЕОГРАФИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА ПО ОТДЕЛЕНИЮ ЭТНОГРАФИИ.
Том XXXII

ВЯТИЧИ ОРЛОВСКОЙ ГУБЕРНИИ

Исследование
Павла Ивановича Якобия (1842-1913)

С предисловием пастора Я. Гурта и указателями
С.-Петербург Типо-Литография „Герольд" (Вознесенский пр., 3).
1907

Отзыв о книге пастора доктора Я.Гута

Вятичи в Орловской губернии.
Географо-этнографический этюд доктора П. И. Якобия

Я прочитал с большим интересом настоящую работу, посвященную нзследованию угро-финнскаго материала, весьма важного для истории и этнографии России. Русской наукой эти материалы разрабатывались до сих пор сравнительно мало.

Позволяю себе высказать нижеследующия замечания но поводу этого весьма обстоятельного труда.

На мой взгляд, доктор Якобий несомненно доказал, что проживающие в Орловской губернии Вятичи принадлежат к финно-угрскому племени. Факты и посылки приведенные доктором Якобием из области психиатрии и медицины, я, как непосвященный в эти науки, не могу проверить, но совокупность исторических, этнографических и лингвистических данных, на которые он опирается, достаточна убедительна и вполне оправдывает высказанное автором мнение. Как финнолог, я могу засвидетельствовать, что собрание финно-угрских географических наименований, приведенных автором, является весьма ценным материалом, существенно облегчающим дальнейшие исследования.

Указанные автором этнологические черты характера Вятичей представляют во многом поразительное сходство с первобытными чертами характера финно-угрских племен. В равной степени и характерные свойства говора, отмеченныя автором, приближают говор Вятичей к финскому языку. Также и в области истории, отношения Вятичей к их русским завоевателям напоминают отношения западно-финских племен (напр. Ливонцев и Эстов) к их покорителям немцам. Даже в религии, у племен изследуемой области замечается появление сект анолагичных тем, какие наблюдаются у западных финских племен, у Суоми-финнов и у Эстов.

Тем не менее, финнологам неоднократно придется возражать автору и оспаривать некоторые его положения, и это неудивительно, так как автор лишь весьма поверхностно знаком с финскими говорами. Он сам, впрочем, в этом чистосердечно сознается, и это сознание служит ему извинением. Hecoмненно однако, что ученый, предпринимающий лингвистическое исследование не усвоив основательно те наречия, которые им исследуются, ставит себя в невыгодное положение. Я позволяю себе сделать ниже несколько критических замечаний, по поводу некоторых толкований автора, из наиболее знакомой мне области западно-финских языков:

1) Обясняя географические имена, автор не делает должного различия между западными и восточными финскими говорами и трактует их как единый язык, тогда как, в действительности, эти говоры весьма различны между собой. Автор приводит, для обяснения географических наименований в одной и той-же местности, слова, заимствованный им то из западнаго, то из восточнаго финского говора, тогда как Вятичи, нужно полагать, не могли одновременно принадлежать к обеим означенным группам финно-угрской народности. Иногда даже, для установления финно-угрского происхождения географических наименований, автор прибегает к латышскому языку, что ни в каком случае не допустимо, так как латышский язык не принадлежит к группе финно-угрских наречий, но образует, как известно, совместно с литовским, особую ветвь индо-европейских языков. Такой lapsus scientiae встречается на стр. 167 и 168, в том месте, где автор пытается обяснить слова „Упе, Упереть, Упка" и пр., отождествляя их с входящим в состав лифляндских географических наименований словом „Упе" или „Уппе", не упоминая, а может быть и не подозревая, что слово это принадлежит не к финскому, а к латышскому языку, что оно встречается только в местностях, где господствует латышский язык, означая в переводе „река". Читатель испытывает странное впечатление, встречаясь с подобными обяснениями автора, который даже в некоторых географических наименованиях в самых дальних восточных областях Сибири находит этот латышский корень (напр., „Уба - озеро Тобольской губ."; „Убинское озеро, Убинка река, Убино деревня Барабинской степи"; „Убгена река на Алеутском острове Атта").

2) Для обяснения имени „Одоев", на стр. 31, д-р Якобий упоминает о названии старинного эстонского замка „Odenpä" („Оден-пе"). Русским летописцем переведено это название, совершенно правильно, „Медвежья Голова", но автор вносит странную поправку, он говорит: „Вероятно Оден-пи, Медвежьи сыны". Таким образом, он изменяет несомненное, еще теперь употребительное эстонское слово „pää",которое находится в окончании nneu=pää, без всякого основания, в „пи", т. е. в вотякское или зырянское слово, означающее в переводе „сын" и соответствующее финскому poika, эстонскому poig, poeg и ливонскому puoga. Тогда как слово pää на финском, эстонском и ливонском наречиях значит „голова" и весьма часто встречается в названиях местностей, образуя вторую половину или окончание названия. Автору же оно очевидно не известно, и он пользуется, для обяснения наименования, ему хорошо знакомым вотякско-зырянским pi („пи").

3) На стр. 131, имена Пскова (река) и Псков (город) производятся автором от финского корня „пес". Возможно, что тут автор и прав но, он своего мнения ничем не обосновывает. Он не изследует в каком соотношении к русскому Псков находится старинное немецкое название того же города „Pleskau", или еще более старинное финское Pihkwa. Эстонская форма разлагается на Pihk-wa, в немецком наименовании мы встречаем звук I. Как обясняются эти уклонения от русского образования, и каким образом все три формы сводятся к основной форме „пес"?

Пока автор нам этого не уяснил, гипотеза его остается не проверенной, и финское происхождение наименования „Псков" не доказанным и научно не обоснованным. От того же им предположеннаго финскаго корня „пес" автор выводит наименование местечка Печоры в Псковской губернии, приписывая ему таким образом, финское, точнее эстонское происхождение. Тут автор очевидно впадает в ошибку. Местечко Печоры или Печеры, не далеко от лифляндской границы, есть, как исторически доказано, поселок, основанный русскими переселенцами. В конце 15 столетия, православным священником, по имени Иоанном, здесь основан монастырь, и в пещере, тут же находившейся, устроен православный храм. И монастырь и пещера существуют и по ныне, и пещера эта и ее святыни особенно почитаются верующими. Не может быть сомнения, что наименование Печеры или же Печоры происходит от русскаго пещера или печера. Предположение это находит себе подтверждение в немецком наименовании Petschur, напоминающем встречающуюся также в великорусском говоре форму печура-пещера.

Немцы переняли это наименование от русских. Эстонцы называют это местечко Petseri; форма эта представляет лишь отвечающее законам эстонскаго языка изменение русского печера, пещера, Печоры. Мнение, что наименования Псков и Печоры происходить от одного и того-же финского корня „пес", не выдерживает критики, так как именно эстонския наименования этих местностей совершенно различны, Pihkwa и Petseri, и их невозможно свести к одной основной форме.

Точно также и в других случаях, уважаемый автор заблуждается в приводимых им лингвистических объяснениях. Так, напр., на стр. 27-й, при объяснении названия города Венев, он неверно сближает с ним название лифляндскаго города Венден и название реки Двины; и далее, на стр. 38-й, ошибочно также обяснение, даваемое автором наименованию города Тула, которое он отождествляет с ultima Thule.

Так как я не задался здесь целью дать исчерпывающую критику настоящаго исслдования, а имел в виду лишь высказать общую оценку того, то я и заканчиваю этим свои критическия замечания, выражая пожелание, чтобы труд автора был напечатан. Этим будет дана возможность более широкому кругу ученых воспользоваться результатами данного исследования, и, сделав ему окончательную оценку, выделив и отбросив то, что будет признано несостоятельным, включить остальное в сокровищницу отечественной науки.
Доктор Я. Гурт.

Вятичи Орл. губ. Стр. 1.1 >

© С.В.Кочевых, 2006