ВЯТИЧИ ОРЛОВСКОЙ ГУБЕРНИИ

< Вперед стр. 2.2

Часть третья

Можно было бы весьма значительно удлинить предыдущий перечень. Пересматривая свои карточки, я нахожу еще более 80, с более чем 300 географическими именами, которые я не поместил здесь, но которые могли бы быть приведены. Выбирал исключительно имена, не имеющие смысла или корня в русском или славянском языке, несомненно чуждые им, и находил идентичные с ними имена в финском севере и востоке Poccии, преимущественно в Вятской губ., и вообще в Вотяцко-Пермяцком крае. Мы будем говорить ниже о распределении этих географических имен в Орловской губ., а теперь обратим только внимание на некоторые лексические данные. Не вдаваясь ни в какие попытки этимологических объяснения или выводов, мы для некоторых имен приводили их значение, для имен тюркского происхождения тогда, когда это значение было очевидно и составляло простой перевод; относительно финских имен я не мог делать и этого по незнанию финских языков, и приводил значение или перевод имен изредка, когда это значение было указано, по поводу именно этого имени, высокоавторитетными финологами как Кастрен, Европеус, Шифнор, Шöгрен, Веске, Альквист и др.

Метод, которому мы здесь следовали, в настоящее время общепринят при научном исследовании расы жителей, и историки считают его более доказательным нежели даже антропологические измерения. Последние крайне редко могут быть достаточно многочисленны и составлять массовое исследование населения, а взятые на выбор или наудачу индивидуумы не представляют достаточной гарантии быть образцами и представителями большинства. Затем и самые массовые исследования трудно утилизируемы, так как население чистой расы есть явление чрезвычайно редкое в культурных странах, а смешение даже двух рас делает уже невозможным метод средних чисел; метод же серий, несомненно более верный в принципе, сбивчив и не всегда точен, в особенности при смешении нескольких рас. Но главное, - это почти полная невозможность сделать значительное исследование одному, если не посвятить ему очень много времени под ряд, что редко исполнимо вследствие разных житейских условий. Анализ географического onomasticon'a страны несомненно дает точное указание на язык, которым говорило когда-то население. Этот метод употреблен в историко-антропологических исследованиях Франции, и даже Италии, не говоря уже о более мелких географических единицах. Он применен в большом исследовании Цизальпинской Галлии и прилежащих стран знаменитым автором „Les premiers habitants de l'Europe" (D'Arbois-de-Jubainville, член Парижской Академии (de l'Institut). Конечно, метод этот не может определить исторического момента, но и различные этнические наслоения в общем различаются без особого затруднения, если история страны известна хотя бы в главных чертах, как это и есть относительно европейских стран. (Так в Сицилии ouomasticon не представил трудностей, хотя там имеются лингвистические наслоения Сиканов, Сикулов, Греков, Карфагенян, Римлян, Арабов, Норманов, Испанцев, Французов.)

Выше уже были отмечены попутно некоторые особенности говора в Супоневской вол. Брянского у., но поводу следственного дела, к которому повела психическая эпидемия. Мы приведем некоторый особенности говора Болховского у., типично Вятичского; эти особенности отмечены Сахаровым в его статье, помещенной в Сборнике Академии Наук [1]. „К некоторым словам, начинающимся на у, о, прибавляют в в начале слова, напр. вужин=ужин [2]. Эта же особенность говора встречается у Пермяков, у Вотяков, у Чермисов, у Мордвы, и далее у Чуваш; так слово русский татары произносят урус (в тюркских языках избегается начинать слово звуком р ), а эти народности, переняв слово от татар, произносят его вырас.

Финны, все вообще, избегают соединения двух согласных под ряд в одном и том же слоге в начале слова; когда это встречается, напр. в заимствованных словах, они или прибавляют гласную в начале слова, или вставляют ее между согласными, или наконец отбрасывают первую согласную. Это же мы видим в Супоневской волости, и это же констатирует Сахаров в говоре Болховского у. „К некоторым словам, начинающимся на р, л, к началу слова прибавляют и; напр, иртуть = ртуть, иржавеют = ржавеют, иржа = ржа, илбом = лбом, ильны = льны [3]... Сахаров приводит и другие примеры, не менее характерные, и указывающие, что гласная прибавляется не только в начале и перед р и л: так изжить = сжить, обыещик = объездчик [4]; точно также согласная опускается в начале слова; имя Агриппина произносится в крестьянском говоре Аграфена и Грипена, и последнее обращено в Болховском у. в Рипочка. Puna [5]; Кувшин произносится Кушин [6]. Можно ли считать случайным совпадением, что рядом с словом Красить, Красильщик, Крашенина (= крашеный холет) в Болховском уезде употребляется слово синить (= красить), синильщик (= красиль-щик холста и ниток), синеты, (=крашеныя нитки) [7], и это в какой угодно цвет, когда мы читаем у Кастрена, что по фински Sini означает краску вообще, и что „die sogenanten Sinettäres (Singular Sinetär, von Sini Farbe, eig. blaue Farbe) und Kanhahattaret (Sing. Kankahatar, von Kangas grobes Wollenzeug) weibliche Gottheiten, von denen die erste beim Färben, die letztere beim Weben behülilich war" [8].

Нет сомнения, что в говоре современных потомков Вятичей, именно в крестьянском населении западных и центральных уездов Opловской губ., и, вероятно, Калужской и части Тульской, сохранились особенности, поражающая своею своеобразностью, и живо напомнившие автору этой работы восточную часть Казанской и Вятскую губернии, в которых он провел детство, как ему их напомнили наружность и общий облик населения, женские костюмы Карачевского, Болховского и Трубчевского уездов, и многое другое. Автор „Церковно-исторического исследования о древней области Вятичей", скрывший свое имя под буквами I. Л., и, как епископ Калужской, хорошо знавший эту область, говорит о жителях лесной части ее, что они: „доселе говорят особым наречием .... говорят как-то „наизворот", и это замечание отчасти справедливо; это наречиe запечатлено особенностью не только произношения, но и состава речи; под покровом его, по всей вероятности, таится первоначальное наречие Вятичей". Далее автор говорит о ряде психических особенностей населения, и из его характеристики очень образно вырисовывается финский тип вообще, и пермяцко-вотяцкий в особенности. - Заем ряд географических имен, прямо переводимых с финских языков, на которых они составляют очень верную характеристику местности, - напр. Мецня = лесная, имя нескольких рек в глухой лесной местности; Лампад - расширение в узкое озеро русла реки Неполоди = lamа по фински расширение русла реки, и т. п., а таких мы имели возможность привести очень много. Нет сомнения, что внимательное исследование лексического материала речи центральных уездов Орловской губ. и прилегающих Калужской и Тульской дало бы драгоценные результаты, и можно утверждать, что здесь еще сохранилось много северо-восточно-финских слов. В настоящее время мы не имеем никаких данных языка, так как от Вятичей не сохранилось ни одного достоверно вятечского выражения, ни одного слова, никакого лингвистического монумента. (У меня в больнице был на испытании вор и пьяница, симулировавший психическое расстройство. Из дела было видно, что он получил прозвище зоря, что казалось совершенно непонятным, так мало его личность соответствовала представлению об Авроре. Один из свидетелей пояснил, что у них зорей называются пропойцы. Н. А. Иваницкий сообщает, что жители Устьсысольского уезда зовутся, „кычами" и „зырями", и в сноске разъясняет: „зыря = пьяница" [10]). Но мы имеем два имени знаменитых Вятичей, и как ни скудно даваемое ими указание, мы не должны оставить его без внимания.

„Священномученик Кукша по справедливости заслуживает название апостола этой страны (Вятичей)", говорит епископ Калужский, [9], и приводит следующие строки из послания Симона к Поликарпу (из рукописного Патерика) „о черноризце сего монастыря Кукше, о котором все знают как он бесов прогонял, Вятичей крестил, дождь свел, озеро иссушил и сотворил многие другие чудеса, и после многих мук убит был с учеником своим Никоном". Длинный ряд соображений и наведений привел всех занимавшихся этим вопросом в убеждению, что Св. Кукша, мощи которого недавно перенесены из Киева в Мценск, был Вятчич, и этим и объясняется его проповедь, требовавшая специального знания языка, на что указывал еще Шафарик. Отметим другого священнослужителя тоже восточно-финской национальности, Венгерского apxиепископа Кукниш который был подкуплен русским князем Владимирко в 1150-м году чтобы убедить Венгерского короля Гейзу сделать военную ошибку [11].

Орловская губ. представляет множество географических имен корня Кук. Кукуевка две дер. Орловского, дер. Елецкого и дер. Карачевского уу.; Кукуй дер. Ливенского у.; Кукишево дер. Елецк. у.; Кукуево дер. Карачевского у.; Какуринково дер.; Какурино три дер. Мценского у.; Кокино две дер. Севского и Трубчевского уу.; Кокорево шесть деревень Трубчевского, Болховского, Мценского и Малоархангельского уу.; Кокино дер. Каширского, Кокурино две дер. Одоевского уу.; Кукуй шесть дерев. Богородицкого, Веневского, Ефремовского, Каширского и Одоевск. уу.; Кукуевка пять деревень Ефремовск., Крапивенского, Новосильского, Одоевского и Чернского уу.; Кукань дер. Жиздринск. у.; Куклино село, Калужск. г.; Ка-курково урочище на границе Карачевск. и Трубч. уу.; Кукуевка, Кукуево, Куковенька две дер. и урочище Рославльск. у.; Кукшиново дер. Мглинского у.; Какуринка речка Брянск. у.; Кокот речка, урочище и два хутора Мглинского у., и др. - Кукмес (мы приводим здесь только финские (вотяцкие, черемисские и т. д.) имена, оставляя в стороне татарские (в Казанской губ. их можно насчитать довольно много), происходящие не от финского kuk, а от тюркского кöк, синий, зеленый) пустошь Казанского у., деревни Тарлаши; Бек-Кукмари черемисская дер. Казанского у., упоминаемая в истории под 1681 годом; Кукмар. Кукчи Варези (=Би-рязи) , деревни Казанского у. В Уржумском у.; Кукмари дер., Ноли-Кукмари дер. Кокшембал дер., Кокшем ручей, Корак-Солинской в.; Коклала две дер. и Коклалин поч. Сернурской вол.; Кокша река, Кукнурское, Кокичи, Кокмы дер. и поч.; Кокша-Мучаж д. Кужнурск. В.; Кокуй дер. Теребиловской в.; Кугунерка река, Кугунур д., Немда-Кукмар дер.; Кукша-Роде дер. Конгунурской в.; Кугунур Черемисская и Русская две дер. Ирмучажск. в. В Малмыжском у.: Кокможа река и две дер. Ува-Туклинск. в.; Кукуевка две дер. Вихаревской и Вавожской вв.; Какши-Ныши д. Б. Шабановской; Кугуборка река, Кугубор дер. Шубинск. и Н. Четыевск. вв.; Коклемас д. Ува-Туклинск. в.; Кокмаж-Итчи дер. Вавожской в.; Кукары две д. Б. Нареченск. в. и Б. Учинск вв.; Кугунур и Кукуй две дер. Малмыжск. в.; Кугунур д., Кукунбака дер., Кукрем дер. Арборск. в.; Кукмор (= Оштармы) д. Мериновск. в. В Глазовском у.: Кукеры дер. и два починка Воронинск. в.; Кыква две дер. Гыинской и Толиенск. вв.; Кукуевская дер. Порезск. в.; Кукушки дер. Рыбаковск. в.; Кокушки дер. Быковск. В. В Орловск. (Вятск.) у.: Кокушки и Кокуево два поч. В. Шижемск. в.; Кока речка Ярковск. в.; Кукушки дер. Шараповск. в.: Куканы дер. Леванск. в.; Кукли д. Посадск. в. В Котельн. у.: Кокша р.; Кокуша, поч. Вагинской в.; Кокоринский три поч. и Кокуй поч. Даровской в.; Кок-шинская, Кокшырево, Кукмар деревни: Кук речка, Кука две речки Ключевск. в.: Коктыш поч. Соснов. в. - В Яранском у. Кукшемарка три дер. и починок Зыковской в.; Кук-мор и Кугудор два поч., и Кукмарка речка Сердожск. в.: Кукнур поч. Цекеевск. в.; Куклины п. Юкшумской в.; Кокшамар две дер. Epнурск. в.; Кокшайск поч. Шeшургской в.; несколько речек и село Шешугск. в. имени Кокшага; Кукарки слобода и волость; Кукуй поч., Тожсолинск. в. В Слободском у.: Куковякино (ср. Куковякин ручей Тульскаго у.) две дер. Ильинск. в. и ряд деревень в уезде имени Кокшага. В Пермской г. Кокуринское Об-во в Чердынск. у.; Кокуйское Об-во Путинской в.; Кукетское Дворецкой в.; Кокуй дер. Шлыковск. в. Оханск. у.; Кукарка д. Букор-Юрковск., Кукуй дер. и поч. Меденск. и Степановск. в. Осинск. у.; Кукарская дер. Махневск. и Кокуй дер. Топорковск. вв. Верхотурск. у.; Кукарская д. В Ницинск. и Кокуй дер. Голубковск. вв. Ирбитск. у.; Кокуй дер. Вновь-Юрмытск. в. Камышловск.; Куклеан д. Алмазской в. Красноуфимск. у.; Кокшариха дер. Фоминск. в. Ирбитск. у.; Кокшарово четыре дер. Камышловск., Верхотурск. и Осинск. уу. - Кокуш дер., Кук-куян дер. Бирского у. Уфимск. г., Асяновск. и Илишевск. вв. - Коктыш река Вологодск. г., Кокшенга река В. Устюж.; Кокшага две р. Вятск. и Казанск. гг. притоки Волги, и Царево-Кокшайск у. г. на р. Кокшыме; Кокшарев чудский город (теперь г. Котельнич) Вятск. г.; Кокуев монастырь на Белом море; Кой-Куку р. впадает в Амгу приток Алдана: Куекша р. и Кукшар (= Сухое Озеро) Варнавинск. у. Костромск. г.; Кокуй-ва река приток Авачи, Кыкша р. в Камчатке; Кукуй гора, Кукшик два отрога Уральск. хребта в Уфимск. г. (гора Кук-Таш (= Синий Камень) имеет тюркское имя); Кокуй руч. приток Яузы в Москве и Коквино р. Дмитровского у. Московск. г.; Каквицы село Архангельск. г.; Кукалейка р. Пензонской г. Городищенск. у. приток Аришки; Кукуй замечательно грязная улица в Туруханске [12]; Кукутайпольский канал в Финляндии, и т. д.

Кук + ша; Кук значит сухой, очень обыкновенное прозвище в крестьянском современном населении, и даже и в высших классах в старину; ша есть суффикс, индивидуализирующий первую часть имени и образующий ее в собственное имя или в индивидуальное нарицательное. Таким образом составлено бесчисленное множество имен личных, географических и нарицательных: так мы встречаем: Контайша Калмыцкий владелец (вероятно К(Х)ан-Тайша) и Солом-Серен-Тайша; Дундук-Даша (= Тайша) Калмыцкий хан, и его сын У баша; Аропша царевич; Погурша-Юмо, Пурикша Черемисские божества; Коктаишa цитируется как личное имя Остяцких князей у Новицкаго [13], Путша один из убийц св. князя Бориса; Пуреша (Пуреш) Мордовский князь; тиун Ратьша знаменитый герой и основатель династии Черемисский князь Болтуша и брат его Токтауша; Володша князь Полоцкий сын Василько Рогвольдовича, потомок Изяслава Владимировича; князь Аромша; Святоша прозвище князя Святослава Давидовича. Тут мы переходим к образованию при помощи суффикса ша нарицательных имен, большинство которых встречается преимущественно в женском и детском говоре, сохраняющем старинные формы: кривуша, хромуша, слепуша, побегуш-ка (уничижительная приставка); затем собственные личные имена получают приставку ша для приданья им уменьшительной, ласкательной или уничижительной формы: Саша, Маша, Алеша, Паша; этим же образом составляется и многие нарицательные имена, и т. д. (Это изменение нравственного характера имени приставкою ша уже показывает заимствование ее из чужого языка. Как известно, заимствованные слова, в силу взаимного презрения и взаимной ненависти народов, обыкновенно получают пренебрежительное значение. В русском: cher ami - шерамыга; Monsieur - Мусьяк, Profoss - прохвост; точно также во французском, - из немецкого: ein Ross - une rosse; ein Herr - un pauvre here; Land - lande (бесплодная степь), из испанского: hablar (говорить) - habler (хвастать, лгать) и т. д.) Точно также и в географических именах рек, прилагательное или нарицательное имя образуется в собственное при помощи суффикса ша; так в Вятичской области, мы имеем реки Бытоша, Говша, Гремша, Зуша, Ибуша, Любовша, Роша; в Рязанской, Тамбовской, и вообще в финском центре: реки Парша, Вокша, Ламша, Вопша, Теша, Арша, Ворша, Шиша, Еремша, Кеньша, Керша, Курша на севере: Писабша приток Мсты; Мумбаша и Лимша притоки Онежского озера, Обша приток Двины, и т. д. Щекатов [14], сообщает, что приставкою слога ша к имени реки образуется слово, обозначающее жителя на берегу этой реки (Кыкша от Кых, Крошша). Едва ли может быть coмнениe, что Кукша = Кук + ша, по своему корню (встречающемуся в бесчисленном множестве географических имен Вятичского края) есть Вятичское имя; и что оно по смыслу (= сухой), по суффиксу, и по бесконечному множеству географических имен финского центра, востока и севера, есть восточно-финское имя.

Мономах в своем завещании рассказывает что он две зимы ходил в Вятичи воевать против князя Ходоты и его сына. Имя Ходота не имеет аналогии в славянском языке и в славянской истории, но оно существует в восточной ветви финского имени, у Остяков и у Вогулов, и выражает понятие всего высшего, находящегося высоко, наверху, до крыши включительно: Кодохта (=Xodohta) [14a] (мы берем транскрипцию Кастрена) - крыша по Остяцки [15]. У Мономаха это слово, написанное Ходота, с пропуском придыхания, как это почти правило в транскрипции с иностранных языков (Обезы = Абхазы, Мамет = Магомет, германское имя Hermann = Armin (ius) и даже Irmen (Irmensul = Hermanussaule, в старом произношении Hermannssüle и т. д.), обратилось из титула главы, высшей власти, в собственное имя, подобно тому что произошло с титулом brепп у римлян; но и самое слово, и его неверное понимание показывают, что славяно-pyccкиe современики Мономаха не понимали языка Вятичей, как римляне не понимали языка галлов.

Обратимся к психологии Вятичей, насколько мы можем ее вывести из скудных исторических данных. В Киеве христианство уже было представлено, как мы знаем из договоров, во время Игоря, вероятно вследствие старинных и прочно установившихся сношений с Византией, но оно туго распространялось, и пример правительницы св. Ольги, принявшей христианство, не нашел многих последователей в населении. Киевляне „провожиху сыны своя и дъщери, и жряху бесом ... и осквернися кровьми земля Русска и холм тот" (где стояли кумиры). Первыми христианскими мучениками были, как известно, два варяга, отец и сын, убитые в 983 г., населением, сын в жертву богам, отец за сопротивлениe. Но это население, приносившее своим богам человеческие жертвы, и даже собственных детей, крестилось без сопротивления, хотя и со слезами, по приказанию князя, - „познало, по распоряжению начальства, истинного Бога", употребляя формулу Щедрина о крестящихся евреях, - и это массовое обращение было настолько основательно, что в следующее поколение мы видим уже большую набожность населения, и политическое значение клерикализма. В Новгороде, где христианствo было более чуждо, и притом вследствиее большего консерватизма Севера, оно встретило больше сопротивления, но и то крайне непродолжительное - по-видимому несколько дней; вобщем читателя летописей поражает религиозная пассивность славяно-руссов, благодаря которой, и благодаря их индифферентизму к высшим проявлениям духовной жизни, легко, быстро и радикально совершилась замена одной религии другою, и массовое обращение населения в христианство потребовало не столетий, даже не годов, а дней.

Совершенно такое же безразличие у славяно-русских констатируется и в национальном и политическом отношении. Раз присоединенное к тому или другому княжеству, славяно-русское население не ищет вернуться к прежнему своему положению, как не старалось отстоять свою независимость; смена князей, смена династий, представляющих в низших общественных формах символ и палладий национальности, не вызывала у них никакой реакции, никакого сопротивления, как и смена религии. Они приносят своих детей в жертву богам; но начальство приказывает, надругаться над богами и бросать их в реку, а самим креститься, - и они повинуются, рассуждая: „аще бо се не добро было, не бо сего князь и бояре приняли". Происходить завоевание, перемена политической индивидуальности, - народ говорить: „кто ни поп тот батька".

Совершенно обратное мы видим у наших финских инородцев. У зырян, отличающихся в настоящее время необыкновенною набожностью и церковностью (которые не мешают им однако быть хищниками, грабителями и бессовестными притеснителями всех соприкасающихся с ними и родственных им инородческих племен), христианство установилось только после долгой, упорной, вековой борьбы. Не смотря на жестокие меры насильственного обращения в христианство в 18 и в первой половине 19 века, пермяки и вотяки еще и теперь сохранили в очень многих местах язычество; вогулы, остяки, самоеды, можно сказать еще сплошь язычники после многовековых усилий обратить их в христианство; почти тоже можно сказать о черемисах, и до некоторой степени о мордве.

Такое отстаивание национальности мы встречаем у финских инородцев. Завоевание Пермского края началось Новгородцами в 12 веке, в 14 Калита посылает войска в Заволочье, в 15 Московские князья уже титулуют себя князьями Пермскими, и в 16 Пермь имеет еще своих князей. Вотяки вели войны, отстаивая свою независимость, и предпочитали, в виду невозможности дальнейшего сопротивления, бросать жилища и уходить в лесную глушь, чтобы сохранить веру отцов и свою национальность. Черемиссы упорно отстаивали свою независимость, и потом, сделавшись вассалами Казанского царства, наносили русским тяжелые поражения, и будучи покорены восставали; Мордва и Черемиссы сделали восстание при Алексее Михайловиче. Вогулы и Остяки ушли из Пермского края р. Урал, чтобы не подчиниться русским.

Вятичи в 9 веке платили дань Хазарам „по беле и веверице с дыма", но самая отдаленность Хазарского правительства не могла делать это подданство тяжелым. Мы не знаем, в качестве ли охотников, наемников, союзников или вассалов фигурируют Вятичи в походе Олега на Грецно. В 964 г. Святослав, в походе на Оку и Каму, наткнулся („налезе") на Вятичей и заменил им дань Хазарам данью ему; но в 965 году ему пришлось идти на Вятичей походом, так как они дань, очевидно, отказались платить, и он „дань на них возложи" снова. В 981 году Владимир принужден тоже идти походом на Вятичей, которых и победил, но в следующем году они восстали, что потребовало нового похода. Что это было национальное, а не экономическое движение, это доказывается мерами, принятыми Владимиром; действительно, он выселяет владетельные, знатные и богатые Вятичские роды, („мужи лутши") очевидно бывшие руководителями движения, на южную границу Киевской области; ставя их таким образом в враждебные отношения к тюркским кочевникам. Мы знаем, что при этих походах, а может быть и в промежуток их Владимир вводил у Вятичей христианство („Вся земли наши крестил ... и Вятичи" [15 a]), но прошло два столетия, и к ним идет апостол св. Кукша, очевидно, судя по раcсказу, не ожидая встретить у них немногочисленных хотя бы христиан, и Вятичи убивают его и его ученика. Мономах тоже принужден два раза предпринимать зимние походы (чтобы проходить по замершим болотам) против Вятичей и их национального князя. Нет сомнения, что при своих походах Владимир Святой вводил у Вятичей и христианство; но прошло два столетия, к ним идет миссионером св. Кукша и „они убивают его и его ученика". Татищев так характеризирует Вятичей: Ветке называют Мордвины Чувашей за их беспокойный и сварливый нрав, что и Вятичам прилично; ибо много времени и труда потребно было Великим Князем Русским привести их в совершенное себе подданство.

По видимому, в населении сохранилось смутное воспоминание и об его не принадлежности к русскому племени, и о тяжкой борьбе с завоевателями. В Болховском уезде есть выражение „выдти на Русь", что значит пережить трудное время [16]; напомним что река Вятичской территории в Орловской г., текущая посредине ее, называется Неруссой.

Выше было уже упомянуто о психической эпидемии в Брянском уезде, судебная экспертиза и исследование которой были поручены автору настоящей работы. Ему пришлось ознакомиться ближе с литературой, а также и с подлинными судебными делами о хлыстовстве, что представляло тем большой для него интерес, что хлыстовство зародилось и имеет свои главные очаги именно в Орловской губернии, в уездах, населенных некогда Вятичами, и в соседних уездах Калужской и Тульской губерний. Отсюда хлыстовство, а в последствии и его новая форма - скопчество, распространялась по России, и если нанести на карту пункты, в которых были констатированы хлыстовские гнезда, то эти пункты обрисуют распространение финского племени в России. Затем, переходя к исследованию существенных психических явлений хлыстовства, мы знаем, что оно, согласно всем авторам, изучавшим его, состоит в следующем:
а) Игнорирование, в сущности полное отстранение личного Бога и замена его безличным и крайне неопределенной природы Духом, которым можно „овладать" и заставить его сойти в человека; достигается это ритмическими звуками и неистовыми мышечными движеньями, доводящими до экстаза, до эпилептиформных судорог.
b) Отвращение от брака в смысле правильного и постоянного сожительства одного мужчины с одною женщиною. Брак, по понятиям хлыстов, есть дело гнусное, оскорбляющее нравственное чувство, преступное в глазах божества, которое признает нравственным только беспорядочные и случайные половые сношения мужчин и женщин; поэтому особенно приятным божеству является "свальный грех", составляющий культовое утверждение и символ равенства и братства.
c) Братство всех членов секты, существенным условием которого является коммунальный брак и гетеризм.

В другой работе пишущий доказывает - и смеет надеяться, что доказал - что:
а) Верование и культ хлыстов есть чистый шаманизм, а именно шаманизм восточной ветви финского племени. Не подавленные, не вырванные из души, а только маскированные христианством шаманистские инстинкты и чувства прорываются наружу в периоды экзальтации народных масс, и также в моменты эпидемических психических расстройств, и проявляются в хлыстовстве, которое таким образом есть атавистическое возвращение к старым психическим формам.
b) Отвращение от брака, свальный грех, проповедь „христовой любви" и т. д., а вместе с этим и братство сектантов, составляют возвращения к древнейшим формам человеческого общежития, к коммунальному браку, к первоначальному гетеризму. Все эти условия, - специфически финский шаманизм в форм хлыстовского культа, и коммунальный брак вместе с примитивным гетеризмом, и даже в значительной степени с гинекократией, мы констатируем у сектантов-хлыстов на огромной территории финского края, и гнездо этого мы находим именно в земле Вятичей.

„Поляне бо своих отец обычаи имаху тих и кроток, и стыдение к снохам своим и к сестрам, и к матерям своим, и снохы к свекровам своим и к деревем велико стыдение имуще; и брачный обычаи имаху..... А Радимичи, и Вятичи, и Северо один обычай имаху: живяху в лесе, якоже всякый зверь, ядуща все нечисто, и срамословие в них пред отцы и пред снохами: и браки не бываху в них, но игрища межю селы. И схожахуся на игрища, на плясанья и на вся бесовьскыя песни и ту умыкаху жены собе, с нею же кто св-щевашеся: имахуть же по два и по три жены..... иже творят Вятичи и ныне".- Еще Шафарик высказал подозрение, повторенное Бестужевым Рюминым, что это пишет набожный Полянин об язычниках и национальных врагах, но трудно себе представить, чтобы летописец 12 века, движимый национальною рознью, предугадал антропологические и этнографические работы и открытия второй половины 19 века. Что мог говорить Шафарик, того нельзя уже повторять теперь.

Из исторического прошедшего мы знаем, что в то время, когда у Полян уже давно установился и утвердился и индивидуальный (парный) брак, древляне еще сохраняли коммунальный брак, гетеризм и rut sacré. Но нигде это не держались так долго, как именно у Вятичей, у праотцев нынешних хлыстовских инициаторов, и летописец констатирует, что это сохранялось у них еще в 12 веке. Ряд антропологических и этнографических сообщений доказывает, что это, в ослабленной конечно форме, существует и в настоящее время у Вотяков, у Пермяков [17],. но существует еще в психике населения и Вятичского края. Оставив даже в стороне разные обычаи-пережитки, указывающее на близкое еще воспоминание в народе о первоначальных формах половой и семейной жизни, должно отметить необыкновенную, казалось бы, легкость, необыкновенный индифферентизм, с которым население смотрит на случайный половые сношения. Незамужние начинают половую жизнь очень рано, и ведут ее весьма свободно [„что за беда, что птица на дерево села и лист замарала, дождем обмоется", „стали девушки на путь находить, ночевать домой стали ходить", [18] и другие подобные, оправдательные или добродушно-иронические поговорки], и при замужестве им не предъявляется требования девственности. Замужние женщины придают половому акту не большее значение [„не мыло, не смылится", „не лужа, хватит и на мужа", [19] и т. д.]. Все это можно было бы объяснять половою невоздерженностью вообще, если бы хлыстовская аномалия не бросала столь яркого света на этот вопрос. Супружеское сожительство „есть перед людьми мерзость, перед Богом дерзость", „брак есть блуд", супруги „в браке живут по скотски", „жить мужу с женой - великий грех перед Богом", и т. д. [20], а половой акт между не супругами, и это в присутствии других, и сцены свального греха суть акты религиозные, входящие в культ и особенно угодные божеству, - это есть форма священной проституции, какую мы знаем из классических авторов.

„Игрища" совершались, как известно, весной, sub auspiciis бога Ярилы; корень яр, и производные яриться, ярый, ярочка имеет очень определенное значение страсти как любовной (бог Ярило) так и боевой (бог Яровит). Первое значение сохранилось в слове ёрник=развратник; замечательно, что по вотяцки jarâs (яраш) значит сватать [21], а в Болховском хотя слово ёрник означает развратника, еровать [22] значит играть в какую-либо игру; забавляться, - весенние игрища с половым значением (rut sacré) в честь Ярилы сохранили свое имя, но перенесенное уже на всякую игру, на всякую забаву.

Женский костюм, - Болховского, Карочевского, Трубчевского уездов особенно, но и вообще центральных и западных уездов Орловской губ., имеет, несомненно резко финский тип и характер, с характерными цветными финскими вышивками, и в этом отношении праздничный вид населения мне очень живо напомнил вотяцкие, черемисские и мордовские праздничные костюмы. Я сожалею, что не могу приложить к этой работе несколько раскрашенных фотографий женских костюмов. (В 1903 г. в г. Орле местной этнографической выставке можно было видеть ряд костюмов, взятых для выставки от местных жительниц, преимущественно костюмов принадлежащих к 50-м и 60-м годам 19 века: было бы очень желательно, чтобы их изображения были изданы. Уже с первого взгляда в них нельзя не узнать специфического; характерного финского типа.) Но мы остановимся несколько на двух подробностях женского костюма, на головном уборе и на обуви. В центральных уездах и в северной части Трубчевского и Севского замужние крестьянки во время крепостного права носили особую шапку очень своеобразного вида; это род цилиндрической или слегка конической коробки, узкой и длинной, поставленной стоймя на голове, над которою она возвышается на 6, 8 и даже более вершков (26,7 - 35,6 см и более). Обыкновенно она сделана из бересты и обшита и украшена более или менее дорогой тканью, с вышивками, галунами и т. и. Со времени освобождения крестьян эти шапки более не носятся и сохраняются в сундуках, а их заменила низенькая рогатая шапочка, точно также вышитая и изукрашенная. Головной убор называется сорока.

Теперь послушаем академика Миллера, описывающего по поручению правительства инородцев Казанской губ. в конце 18 века.

„У черемисов примечания достойнейший есть безмерно высокой головной убор, о котором упоминает и Олеарий. Голову сперва повязывают они двумя повязками, из которых одну завязывают под горлом, а другую с волосами на затылке. Они бывают украшены набором из серебряных копеек и мелких корольков. Сверх сего накладывается у них бересто на подобие стакана, которое покрывается или кожею, и спереди укладывается шелехами, серебрянпыми копейками и висячими корольками... Такой головной убор называется у них шурк" [23]. В конце был приложен рисунок этого своеобразного убора (№№ 1 и 2). Затем на рисунке № 5 представлена вотячка, имеющая на голове рогатую шапку, идентичную с орловскою, но более высокую. Такую же почти рогатую шапку носят и мордовки, - „Сидела же мордовка... головушка с рожками... хотят мордовку крестить... Прощай вера мордовская головушка с рожками" поется песня в Чебоксарском у. Казанской губ. [23 a] - Высокий головной убор описывается у Щекатова, хорошо знавшего наш восток 18 века, следующим образом: „Головной убор их (вотяцких) женщин весьма срамной и стыдной между всеми теми, кои у столь многих народов Российской власти повинующихся, употребительны. Кусок бересты в пядень вышиною (у черемисов он доходит до 12 вершков (53,34 см) высоты [25 a]) сгибают они по мере головы в полцилиндра; позади мягким куском корки связываются, а внутри деревянною дужкою и поперечным деревцом укрепляются... и так утверждается, что несколько вперед выдается. Эту верхнюю корку прикрывают обыкновенно красным... сукном, и сверх него укладывают последнюю сплошь копеечками и оловянными бляшками. Этот головной убор... на подобье гренадерской шапки носят... никакая замужняя женщина не показывается без упомянутого убора перед чужими, и когда приезжие к ночи в дом к Вотяку приходят, то женщины во всем своем головном уборе спать ложатся"... [24].

Сбоев [25] описывает тот же головной убор замужних чувашек: „Свахи расплетают ей (невесте) косу и вместо девичьего головного украшения - тохьи - надевают на нее полновесную хошпу... Это кожаный колпак, имеющий цилиндрическую форму... к хошпе привешиваются по бокам два ремня"... „Чердынских и Соликамских пермячек можно отличить по головным уборам, говорит известный бытописатель наших финских инородцев проф. Смирнов: - первыя носили прежде copoку"... [26].

Итак, замужние женщины как Вятичской области в Орловской губ., так и Вотяцко-Пермского края в Казанской и Вятской губ., носят крайне своеобразный, без аналогий у какого либо другого племени, „срамной и стыдной" головной убор, и как потомки вятичей Орловской губ., так и современные вотяки называют его сорокой. (Он изображает penis erectus, и потому носится замужними женщинами, которые должны соблюдать целомудрие, что не обязательно, и до некоторой степени даже постыдно для девушки и карается на том свете. Замужние инородки Казанской и Вятской губ. своего рода фалофоры, как афинские девушки.)

Как было сказано, восточная инородка считает в высшей степени неприличным показаться чужим мужчинам без головного убора, „простоволосой" - это оскорбляет ее половую стыдливость [27], и она не покажется без повязки даже при свекре [28]. Расплести косу, распустить волосы и остаться в этом виде есть половой акт, и всякое действие женщины, имеющее половое значение, сопровождается оголением головы и распусканием волос. При опахивании селения девушки запрягаются в соху голые, или по крайней мере „сняв с себя штаны" и „распустив косы" [29]. Когда невесту готовят отдать в дом жениха, свахи ей распускают волосы [30]. Гадая о женихе, девушки „запирают косу замком, приговаривая: суженый-ряженый, приди, мою косу отопри" [31], и выходя при гадании о женихе ночью, в одной рубашке, и вызывая его придти к ней ночью во сне, девушка распускает косу [32]. „Гуляй Сашенька, - Пока волюшка своя, - Не покрыта голова! - Покроется голова, - Минуется вся гульба", поют девицы Чебоксарского уезда [33]. (Девицы могут вести свободную половую жизнь, и как символ этого ходят с непокрытой головой, от замужней женщины требуется сохранение целомудрия, и она покрывает голову и скрывает волосы под убором.) „Гонится мой миленький все за мной, за моей за русой за косой, Коса ль моя косынька, коса моя русая! Вечор тебя косынька, сестрица плела, - По утру ранехонько сваха расплела" [34]. Лапландцы, мужчины и женщины, ночью спят совершенно голые в юрте, хотя бы ночевали и посторонние, и только жердочками разделяются места спанья. Однако те же лапландские девушки, которые не стыдятся показаться голые мужчинам, никогда не покажутся им с непокрытой головой; но невеста на свадьбе выходит к гостям „простоволосая" [34 a]. Непокрытая женская голова и распущенные волосы соблазняют не только смертных мужчин, но и бессмертных небожителей. Если замужняя вотячка остается простоволосая, то ее ангел-хранитель оставляет ее, и к ней приходит пери [34 б]. Известно, что небожители, соблазнившись красотой дочерей земли, вступили с ними в связь и породили великанов (кн. Быт. 6:2, 4, 5), но они видели земных женщин сверху, и следовательно соблазнились их волосами; поэтому женщины должны брить себе голову (еврейки), или по крайней мере входить в храмы не иначе как с покрытой головой, чтобы не соблазнять небесных жителей. Очевидно, отсюда, что верным средством привлечь небожителей на землю, побудить их спуститься к людям, - это показать им женщин с непокрытыми головами и с распущенными волосами, и это делают хлысты Орловской, Тульской, Калужской губерний. (В деле Брянских хлыстов только уже окончательно „совращенные" и установившиеся в своем веровании хлыстовки сознавались в том, что распускали волосы; другие защищались от этого обвинения с не меньшей стыдливостью, как и от обвинения в совершении полового акта в свальном грехе.) На их радешях, чтобы „сманить Духа", „завладеть Богом", и вместе с тем возбудить мужчин и расположить их к половым сношениям, присутствующая женщины снимают платки и распускают волосы [35].

Другая половая особенность костюма современных Орловских Вятичей не менее достойна внимания. Воспевание дамских ножек была модой первой трети 19 столетия, но это воспевание имело характер более условный, платонический. У алтайских народов нога имеет гораздо более реальное половое значение. Вот что пишет д-р Маtignon, бывший много лет врачом французского посольства в Пекине [36].

„Pour le mari, le pied est plus interessant que la figure. Seul le mari peut voir le pied de sa femme nu. Une chinoise ne montre pas plus facilement ses pieds à un homme, qu'une femme d'Europe ses seins. Il m'est arrivé de donner souvent mes soins à des femmes Chinoises... Elles avaient des pudibonderies de pensionnaires, rougissaient, faisaient mille manières pour se laisser examiner... dissi mulaient leur pied dans un linge, ne laissant à découvert que la partie malade. La pudeur est une question de convention: les Chinoises l'ont pour les pieds... je veux parler du rôle du pied comme excitant du sens génésique chez le Chinois. Mon attention a été attirée sur ce point par un très grand nombre de gravures pornographiques... Dans toutes les scènes labriques on voit le mâle tripo-ter voluptueusement le pied de la femme. Le pied... pris dans le main d'un Céleste, lui produit un effet identique à celui que provoque, à un Européen, la palpation d'un sein jeune et ferme... Tous les Célestes interroges ont été univoques: Oh! le petit pied! Vous, Européens, ne pouvez pas comprendre tout ce qu'il у a d'exquis, de suave, d'excitant! L'attouchement des organes génitaux par le petit pied provoque chez le male des frissons d'une volupté indescriptible. Et les grandes amou-reuses savent que, pour réveiller 1'ardeur par trop refroidie de leurs vieux clients, prendre la verge entre les deux pieds vaut mieux que tous les aphrodisiaques... Le Chinois, croisant daus la rue un joli pied, fait des réflexious aimablement libidineu-ses, tout comme la vue d'un corsage bien garni et d'une jolie taille parle aux sens d'un Eluropéen".

Таким образом, у алтайских народов половая психика и половое возбуждение связаны с ногами; обнажение ног является актом полового характера, потому актом оскорбляющим стыдливость, неприличным, или, обратно, актом половой страсти. У тюркских народов только грубые и бесстыдные люди могут сидеть или лежать в присутствии других с вытянутыми ногами, и самое простое приличие требует подобрать их, поджать. С другой стороны обнажение ног, как страстный прелиминарий половой любви и половых отношений, входит в брачную обрядность. Для алтайцев это естественное предисловие брачных отношений. Но для народов другой расы, другой половой психики, заимствовавших от алтайцев обрядность, это будет бессодержательною формальностью, обычаем или обрядом, не соответствующим ничему существующему в психологии. Первые евреи, кочуя на окраине высоко-цивилизованной тюркской Вавилонии, заимствовали от нее религию и обрядность [37], и это преимущественно, чтобы не сказать исключительно, в их формальной стороне. Мы знаем, что история потопа взята целиком из Халдейских священных книг; по-видимому, евреи заимствовали и многие обряды, и это не в период вавилонского пленения, а именно в эпоху первых соприкосновений евреев с Халдеею. Из Вавилона ли, или, может быть, от Хананеян, и именно от Хититов, что вероятнее, - евреи заимствовали формальность оголения ног или разуванья как символ брака или брачных прав и обязанностей, что мы видим из книги Руфи. (3: 4, 7, 8, 14; 4: 7, 8. - Этот пассаж очень популярен в антропологии как выражение левирата, но формальная сторона дела (Руфь обнажает ноги Боозу; родственник, имеющий право левирата, снимает свою обувь и передает ее Боозу как символ передачи брачных прав) осталась, по странной судьбе, мало замеченною и совершенно не объясненною, Habeunt sua fata.... Но мы тут же видим, что это была, действительно, только формальность, символ, психический смысл которого не соответствовал половой психике и физиологическому половому возбужденно семита.

Перешагнем через две тысячи лет, с берегов Иopдана на берега западной Двины. „Не хочу разуть рабибича", говорит Полоцкая княжна Рогнеда, когда за нее сватается Владимир, действительно сын Малуши, и эта формула отказа приводить летописец без всякого объяснения, без всяких комментариев, как совершенно понятная каждому, - очевидно, разувание, взаимное ли, или новобрачною мужа, было всем известным, общераспространенным обрядом брака. (Едва ли можно в фразе Рогнеды видеть указание на унизительность обряда; мне кажется, что она хочет сказать, что не желает иметь половых сношений с сыном рабыни, так как такие сношения для свободной женщины составляют величайший позор. Вспомним; что Секст Тарквиний не изнасиловал (по крайней мере физически) Лукрецию, как это обыкновенно говорят, а заставил ее согласится на половой акт с ним угрозою положить на ее постель голый труп раба, как будто он застал ее с рабом и убил его. Таким образом Лукреция предпочла действительно совершить прелюбодеяние с свободным человеком, чем быть заподозренною в половом акте с рабом „...Cum mortua jugulatum servum nudum positurum, ait, ut in sordido adulterio necata dicatur. Quo terrore quum vicisset obstinatam pudicitiam velut victrix libido"... (Тит Ливий I. LVIII). Но мы видели, что этот обряд основывается на совершенно особой половой психологии алтайских племен, и очевидно, что славяне и в этом отношении находились под сильным влиянием финно-тюркской культуры. Этот обряд разуванья новобрачных как символ половых отношений, и вся половая психология относительно ноги, сохранились в России и до настоящего времени.

В Казанской и Вятской губерниях у Вотяков новобрачных после венчания „укладывают спать; при этом невеста разувает жениха, а жених дает ей за это деньги" [38]. У Чуваш после свадьбы, „когда станут молодых раздевать, то невеста должна снять с жениха сапоги, в кои он кладет тогда несколько денег. Невеста, скинувши сапоги, берет те деньги себе" [39]. „Перед тем как ложиться спать, новобрачные молятся Богу, а затем молодая в знак покорности (личная, ничем не оправдываемая догадка автора этой заметки) начинает разувать своего молодого мужа. В знак любви молодой в обувь кладет какую-либо серебряную монету - до рубля, которую молодая берет себе. По сообщению Федорова обычай класть в обувь для молодой деньги существует и на его родине, в Чебоксарском уезде" [40]. И в других губерниях у чуваш „невеста должна скидать с жениха сапоги" [41]. У Татар, „жена обязана разуть своего мужа, . . . затем кушак свой (муж) завязывает так, чтобы жена потратила не малое время на отыскания концов и распутывание узла" [42]. У Русского населения Казанской губ. „развяжется у девушки подвязка или завязка у башмаков - жених разхает" [43]. И в высшем сословии, „у благородных", одевая невесту к венцу, кладут в правый носок башмака монеты или государственные билеты, чтобы молодые впоследствии жили богато" [44]. В Вятской губ. девицы на святках гадают о женихе: „надевают на правую ногу чулок и завичают (sic!) : „суженый-ряженый, приди меня разуть [45].

Брачный обычай разуванья как символ половых отношений существует во многих местностях северной и средней России, в купечестве и в дворянстве точно также как и в мещанстве и крестьянстве он практикуется и в Сибири, в русском и инородческом населении, также как и в Монголии. У Кумульских Сартов „невеста должна снять (жениху) сапоги" [46].

При таком психологически-половом значений ноги мы логически должны ожидать специальную половую стыдливость женщины именно относительно ее ног, и в то же время кокетство ими как способом возбуждения половых стремлений мужчины. Мы видим это в Китае, у тюркских народов. Риттих [47] замечает о Чувашках: „они считают за особенный грех и стыд ходить босыми, и вообще показывать свои ноги мужчинам; даже в семействе соблюдается в этом отношении известная осторожность. Они даже спят в онучах, отчего нередко у них делаются нарывы на ногах, болезнь общая всем чувашкам. Этот обычай как бы сам собою разводит татар и чуваш на расстояние от вечно закрытого лица татарок до таких же закрытых ног чувашек". Эта стыдливость чувашек получает совершению специфическое значение из сопоставления ее с их малою стыдливостью относительно грудей, живота, всего тела кроме ног. В жаркое время дня, ночью, проезжий, принужденный остановиться в чувашском доме, может видеть обнаженную чувашку, не стесняющуюся его присутствием, но он не увидит ее босиком. В любовных и эротических песнях и актах женская нога играет особенно важную роль. Когда чувашскую новобрачную приводят в дом мужа, его младший брат (пережиток полиандрии или коммунального брака в семье) берет ее за ногу и три раза поднимает и опускает ее [48]. В тюркских народных литературных произведениях, собранных Радловым, тюрки с презрением и насмешкой говорят о ногах финских женщин: „ноги как у мухи, икры как жгуты", ноги бескровные, тонкие [49]. (Что речь идет о финках, в этом, не может быть сомнения: эти женщины имеют „свинцовые глаза" [50], льняные (белые как лен) волосы [51], очень загорелые нос и шею („медный нос, красные шейные жилы" [52], т. е., мышцы) - а известно, что блондины, in specie финны, загарают очень сильно, именно в медно-красный цвет, и что загарают особенно нос и шея; наконец oне „Колдуньи" [53].). У восточно-финского племени действительно, ступня плоска, и икра мало развита; русские называют Вотяков „тонконогими" [49 a]; это замечание относительно Вотяков сделал и д-р К. А. Спренжин, бывший врачебный инспектор в Вятской губ. и хорошо изучивший край (см. его статьи о Кумышке, об отношении населения Вятской губернии к npuвumию предохранит. оспы в Вестн. Гигиены); это же замечание я лично сделал о современных Вятичах Орловской губ., специально Болховского, Карачевского, Дмитровского уездов. Но так как главная красота и половая привлекательность женщин состоит в толстых икрах (в песне о мордовке выхваливается ее наряд, а об ее личной красоте только и отмечаются „толсты ноги баски (красивы)" [51]) и в какой-то форме ступни, то, естественно, женщины стараются скрыть недостатки или увеличить красоту этой части тела. У Мордвы „девки... на ноги столько навертывают онуч, что походят на колоды" [55]. У чувашек „онучи (тала) , из черного толстого сукна, перевязанные тщательно бичовкой. Ноги, таким образом обутые, имеют вид бревен, что составляет особенность их вкуса [56]. Черемиски „носят такие же онучи, как у чуваш, в виде бревен" [56]. У Вотяков отмечаем „особенное обращенье ими внимания на содержание в чистом виде исключительно ног и обуви, в противоположность тела и одежды [56 b]. В любовных песнях воспевается и обувь:
Оглянулася назад
Стоить Васенька казак (-дружка).
Держит коты под полой
Чулочки за поясом.
Вот тебе, Варвара,
И коты и чулки!
Праву ногу обувай
Леву к верху подымай! [57]

Мордовская песня, воспевая „Тейтерь Полюш Полага" (красивую дочку Палагею), отмечает как особую ее прелесть, что „в сапожных голенищах ноги ее" [58].

Это половое значение женской ноги, констатированное у алтайских (это термин Кастрена..) народов, мы встречаем и в классической древности, в Европе, но у народа несомненно азиатского, и притом не семитической, а алтайской психики. Нет сомнения, что показание Геродота о лидийском - в сущности малоазиатском - происхождении Этрусков, и общее убеждение всего древнего миpa, не могут быть опровергнуты голословным утверждением Дионисия Голикарнисского; точно также и ретийская теория едва ли найдет себе теперь многих сторонников. Еще в 70-х годах филологи и историки-классики очень негодовали на выдвигающуюся все более и более историческую и культурную роль туранской расы - (les touranistes se remuent beaucoup, жалуется один; другой острит относительно перевода [60] ассиро вавилонских собственных имен), но теперь уже несомненно великая научная будущность туранизма в истории. Не говоря здесь, конечно, о Вавилоне и Халдее, мы остановимся только на этрусках [61]. Уже Бахофен в своем „Mutterrecht" показал огромную роль азиатских идей и чувств в психологии, в религии, в общественности Италии, в сущности Рима, стоявшего в такой тесной связи с Этрурией, откуда были родом не только многие из дворянских семей, но и значительная часть городского населения. Эту мысль он еще более подкрепил своей работой о Танаквиле [62], в которой, на основании folk-lore'a, исторических, литературных и культурных данных дал может быть слишком яркий и цветистый, но несомненно верный очерк специальной психологии в смысле удержавшегося у этрусков, и сохранившегося долгое время и в римском плебсе древнейшего общечеловеческого гетэризма с его социальными последствиями, указанными в „Mutterrecht", - гинекократией, матронимией, священной проституцией, и т. д.

В многочисленных фигурированных монументах Этрурии все богини, все женщины представлены обутыми, тогда как боги и мужчины часто босоноги. Так на бронзовом зеркале [63] Орест бос, Клитемнестра обута; на другом зеркале пляшущий Chelphun совершенно гол, а Munthuch обута [64]. Богини часто только полуодеты, иногда почти совершенно голы; так на знаменитом саркофаге из Кьюзи все женщины семейства Afuna одеты и обуты, а три богини почти голы, до пояса, с обнаженными грудями, что однако не имеет полового характера, так как сцена изображает предсмертное прощание, и притом одна из богинь есть Culma, могильное божество. Но специфическая стыдливость и здесь соблюдена: у богинь груди открыты, но ноги обуты в высокая ботинки [65]. Точно также мы имеем изображения богини Asira, заносящей секиру над фиванскими героями [66]; Lasu, Судьба, тоже несомненно не легкомысленное божество, гола до бедер [67] у Alpan [68], Mean [69], Munthuch [70] груди и живот обнажены, но они все имеют обувь, большею частью высокие ботинки. Только две женские фигуры составляют исключение и являются босоногими: Елена, гетэра-героиня Троянской войны, и Этруская Венера Туран. Точно также Великая Мать, хтоническая гетэра-богиня, вход в храм которой был воспрещен замужним женщинам (следовательно отказавшимся от гетэризма и беспорядочных половых сношений, и живущим в браке) и Афродита босы, тогда как девственные богини - Артемида, Паллада, Афина - обуты, большею частью в высокие ботинки.

В Риме, где еще очень поздно, не только до последних времен республики но и значительно позднее, сохранились оба течения, божественность небесная и божественность хтоническая, патриархат и матриархат, супружеское целомудрие и гетэризм, мы находим и в скульптуре, и в литературе несомненные следы половой психологии по отношению к женской ступне. У Эсквилинской Венеры, плебейской гетэры [71], бедра и ступни толсты и массивны (Duruy. Hestoire des Romains II, 1880, стр. 576, совершенно ошибочно считает это художественным недостатком, - эта массивность придана Венеры сознательно: „Si paetast, Venere similis", говорить Овидийi (Ars Amat. II, стих 659), и она босонога, тогда как патрицианская девственница Капитолийская Диана высоко обута. На празднике матроны Юноны „tegit auratos palla superba pedes" [72]. Какой стыд для мужа, когда идет с публичнаго торга обувь его жены! [73]. Овидий, певец полового наслаждения, пелигнец родом, но этруск вкусами, неистощим в воспевании полового значения женской ноги [74]. Для честной женщины, для почтенной матроны, показаться людям босоногою не только непристойно, но позорно, и Овидий поражен видеть такую картину [75]. Порядочные женщины могут носить только vestes talares, покрывающие ноги (Честные женщины носили длинную stola, окаймленную еще instita, и для тяжести еще нашивались segmenta, так что ступни были всегда покрыты.) Напротив, все потерявшие женский стыд женщины, все потерпевшие половое крушениe, являются у него босоногими, - у Овидия это их отличительный признак. У него босы: девица родившая, и потому сама считающая себя погибшею [Ilia 76]; девушка, бросившая семью чтобы уйти с любовником [Ариадна 77]; представительница гетэризма Anna Perenna [78]; обоготворенная проститутка Флора, покровительница публичных женщин, - обе богини распутных празднеств [79]. Флора, на праздник которой проститутки раздевались до гола перед народом, богиня веселого распутства,
. . . . . . non est, mihi credite, non est
Ilia coturnatas inter habenda deas [80].

Она босонога, и stola ее поднята до щиколодок. Поднять так платье для женщины было так же бесстыдно, как обнажить груди [81], и Овидий оговаривается, что его любовные стихи писаны им только для женщин, у которых „повязка не сдерживает стыдливые волосы, а длинная stola не покрывает ступней" [82]. На эротическом празднике нимфы разувались [83], приподнимали платье чтобы показать ступни [84], и обнажали груди [85]; это возбуждало сатиров [86]. Приап, чтобы еще более возбудиться, обнажает ступни спящей нимфы Lotis [87]. Вспомним половой роман по поводу башмака „Розоволицой" (Rhodopis) проститутки у Страбона.

Нельзя отрицать, что эта психологическая своеобразность, имеющая резко определенный этнический характер, имеет очень важное значение; мы находим и ее у наших современных Вятичей.

В другой рабoте (P. Jacoby. Contribution à l'étude des Folies dégénératives; Archives d'Anthropologie Criminalle 15 decembre 1903) пишуший показал, что факты древнейшей этнической психологии, погребенные под тысячелетними наслоениями, историческими, культурными, coциaльными; религиозными, и по видимому совершенно забыты и исчезнувшие, в действительности продолжают существовать в глубине этнической души, и выступают как психический атовизм в особых условиях. Условия эти, для этнических груп - период народного возбуждения, нищета и бедствия, нарушающие нормальность общественной психики (так хлыстовство, как возвращение к финскому шаманизму и в общечеловеческому гетэризму и коммунальному браку, возникло после ужасов Грозного, литовских воин, и смутного времени; так тираспольские самопогребения, как возвращение к массовому самоубийству самопогребением у чудских народов, к расе которых принадлежали северо-уральские сектанты, выселенные при Екатерине II на юго-запад, явилась следствием беспощадной реакции, клерикальных преследований и полицейского гнета последней трети 19 века). Для индивидуальных проявлений далекого атавизма основным фактором является дегенерация, - так у дегенератов половая страсть к женской обуви. Работы эти, освещая таком образом одно из наиболее загадочных и странных фактов психической анамалии, констатированных новейшею психиатрией, подтверждает высказанный мною взгляд на хлыстовство как на массовую психическую пертурбацию, вернувшую целое население к примитивным формам, общественным (гетэризм, общность женщин) и религиозным (шаманство).

Женский костюм Болховского, части по крайней мере Карачевского, Трубчевского, Дмитровского (насколько мне известно) уездов состоит между прочим в чулках из толстой шерсти, настолько длинных что они доходят до паха, и, надетые, спускаются поперечными складками ниже колена, так что нога имеет вид толстого обрубка. Женщины, не имеющие возможности позволить себе такую роскошь, по крайней мере навертывают на ноги длинные онучи, дающие ногам вид „колод", „бревен".

Мы не будем приводить дальнейших сходств между нынешним населением древней Вятичской земли, и финскими инородцами русского Северо-востока; но прибавим, что общий habitus населения (к сожалению мы не можем дать цифр, и должны ограничиться общим впечатлением) настолько напоминает вотяцко-пермяцкий тип, что это бросается в глаза с первого же взгляда, и пишущий, сам родом с северо-востока, и проведший детство и часть первой молодости в татарско-вотяцком крае, был поражен сходством населения Орловских центральных и западных уездов с населением Казанской, Вятской и смежных губерний: специфически финский рот, финские краски волос и кожи лица, рыжеватые бороды, свинцовые глаза, вотяцкий habitus тела, та же походка, как бы крадущаяся, смягчение звуков и мульирование (вставление мягкого знака ь согласных, смешивание согласных б, в и м, избегание двух согласных в начале слов, и вообще в одном слое, и т. д. Но сходство психологическое, на наши глаза, еще разительнее: абсолютная вера в колдовство и его практикование, сохранение в психике резких следов шаманизма, коммунального брака, первобытного гетэризма, слабая, семейная связь, половое значение ног и т. д.; наконец большая склонность к психическим заболеваниям (ср. Бяшков (в Вестн. клин. и суд. псих. ) о переписи душ.- больн. в Петерб. Земства). Затем поразительное сходство женской одежды, одинаковое обозначение („сорока") столь странных и своеобразных женских головных уборов, фалоидного и рогатого; страсть к цветным вышивкам, занимающим иногда почти всю ткань женской одежды. Но, как и у вотяков, пермяков, вогулов, остяков, мы и здесь встречаем - особенно бросилось мне это в глаза в Карачевском уезде - и черноволосых и черноглазых, часто с тюркским общим обликом. В общем, должно сказать, что и физические признаки нынешнего населения Вятской земли, и женская одежда его, представляют поразительную аналогию с нашими финскими инородцами, но представляют нечто среднее между вотяками и пермяками, с одной стороны, мордвой и черемисами с другой. Напомним, что очень авторитетные финнологи высказывали предположение, что некогда финские племена, восточные и западные, составляли один народ, вышедший из одной местности, где он жил в тесном соприкосновении с тюрками, и в своем движении на запад жил долгое время в столь же тесном соприкосновении со славянами. В этом нас убеждают не только Кастрен, Альквист, Европеус, Шöгрен, Веске и т. д., но и наши летописи. Веске [88] думает, что на берега Балтийского моря финны пришли с юго-востока, и можно думать, что дифференцирование их не было еще закончено, когда они занимали русский центр, на что указывает академик Шöгрен в своих работах [89]. Нет сомнения, что в земле вятичей мы и теперь имеем несомненные следы и Вотяцкого, и Черемисского, и Мордовского, и Мерянского и т. п. племен. В Тульской губ. мы встречаем реки Мордвеза (Веневск. у.), Мордва и Мордвица (Каширск. у.); город Алексин стоит на р. Мордовке; Мордез две деревни в Веневском и Каширском у.у. Филология с своей стороны привела Андерсона к заключению, что область совместной жизни Мордвы и западных финнов должна была находиться в средней России, в поясе разнообразного чернолесья. - Далее: в Орловской губ.: Черемисино, д. Орлов. у.; Черемошня, дер. Ливенск. у., Черемушное, дер. Елецк. у.; Черемошная, дер. Кромскаго у. В Тульской г.: Черемисиново, две дер. Чернск. у.; Черемисино, дер. Каширского у.; Черемошня, четыре дер. Крапивенского, Новосильского, Каширского и Белевского уездов. Реки Чермошия течет в Лихвинском у., село Черменское находится в Медынском у. и т. д. (может быть эти имена, или часть их, должно связать с массовым насильственным переселением Черемисс в Московию, а оттуда на Литовскую границу при вел. кн. Василие III (Герберштейн). Но сопоставление географических имен Вятичской земли с географическими именами Вотяцко-Пермяцкого края едва ли оставляет место сомнению в ближайшем родстве Вятичей и Вотяков, потомков Вятко и племени Ватка, жителей страны, орошаемой реками имени Ветка или Вятка и его производными Вет-ма, Вети-виж и т. д., и жителями бассейна реки Вятки. Эта племенная родственность, чтобы не сказать идентичность, вероятно еще более резкая в 18 веке, была замечена Щекатовым [90], который особенно указывает на сходство черт лица, цвет волос и одежды у жителей Тульской губ. и у финских инородцев (он говорит, что одежды мужчин во всей Тульской губернии та же, что и одежда Мордвы; в настоящее время это сходство уже совершенно утратилось. Сходство женской одежды с одеждою Мордовок сохранилось и теперь). Татищев [91] идет дальше, и прямо причисляет Вятичей к Сарматам, по его терминологии Финнам, и идентифицирует их отчасти с „отродием их (Сарматов) Мордва", отчасти с чувашами, которых еще недавно считали тоже Финнами.

Описание Скифии Геродота анализировалось столько раз, было предметом такого множества работ. что нужно иметь большую смелость, чтобы решиться прибавить что-нибудь, и большую иллюзию, чтобы надеяться разрешить вопросы, оставшиеся по прежнему нерешенными, несмотря на усилия первоклассных ученых. Не имея ни смелости, ни иллюзии, я не пытаюсь искать разрешения неразрешимой загадки, и позволю себе только прибавить - ничтожный, конечно, - фактический материал для будущих иcследователей.

Геродот [92] передает раcсказ Понтийских греков о происхождении скифов. Геркулес, попав в „Лесную Страну" и застигнутый холодом, заснул в пещере и во время его сна у него были уведены лошади. Ехидна, женщина со змеиными ногами, обещала ему возвратить лошадей, если он вступит с ней в связь, что он и сделал. Ехидна родила трех сыновей, которые и были родоначальниками Агатирсов, Гелонов и Скифов. Далласу рассказывали башкиры Шайтаи-Кудейской области идентичную легенду о своем происхождении. Их предок Кудей (Кудай - тюркское слово, означающее Бог; в настоящее время под денационализирующим влиянием Ислама, это слово исчезло, и заменилось арабским Аллах) нашел в пещере дочь горного духа (шайтана), и прижил с нею детей, от которых пошли башкиры [93]. У них, у вотяков и вообще на нашем востоке и северо-востоке, еще держится рассказ о живших когда-то полу-богах и полу-людях, имевших „кишкообразныя ноги" (Змеи, по представлению древних, были порождением земли, и потому они символизировали местное, аутохтоныое население. Ехидна как и дочь горногo духа, были таким образом женщины местного npoucxoждения, оплодотворенные пришлым богом.)

Далее, Геродот говорит об Аримаспах, добывающих себе в большом количестве драгоценные металлы; эти Аримаспы - одноглазы [94]. Известно, что Чудь была очень богата драгоценными металлами, и что она разрабатывала рудники, сохранившиеся еще до настоящего времени. Сохранились легенды, что Чудь была одноглазая [95], а в Елабужском у. в Больше-Кабинской волости, есть урочище и починок Арема (= М. Серсак). Обыкновенно объясняют имя Аримаспов Ари (этническое имя вотяков, сохранившееся и до настоящего времени)+ Ма (земля); но куда тогда девается окончание? Не вернее ли предположить Ари+Мас +пи? (значение мас и пи см. выше).

Невры у Геродота являются как бы антитезой Мелан-хленов, и можно предположить, что они получили это имя от их белой одежды, как Меланхлены - от черной. Белая одежда есть отличительная особенность Черемис [96], и отчасти Вотяков. Есть ряд указаний, что некогда Черемисы жили на Оке [97 a], вместе с Вятичами, а из Плиния мы знаем, что от Невров течет Днепр (может быть Десна) - „Neuri apud quos Borystenes" [98]. Их ликантропия, приводимая у Геродота, указывает на их финское происхождение, так как ликантропия всегда связывается с колдовством, специфическою особенностью финского племени. Андрофаги сохранили людоедство, когда все остальные племена русской равнины уже давно отказались от него, и потому они возбуждали у своих соседей ужас. Напомним, что сохранилась легенда, составляющая смутное воспоминание исторической реальности, о том, что Чудь хватала людей и пожирала их [99]; в Калевале мать Лемминкейнена, когда он собирается ехать в Pohjola за невестой, предупреждает его о людоедстве лапландцев, описывая при этом даже способ жаренья, именно тот, который был в употреблении у первобытного человека, как нам показывают кухонные остатки.
„Mund und Kopf in Lehm und Kohlen,
Deinen Arm in Feuerfunken,
Deine Hand in heisse Asche,
Auf die glutherfullten Steine" [100].

Что под именем Будинов надо понимать Вотяков, это можно считать более или менее установленным, и с этим согласуется и Геродотовское описание, и филологическое родство их имени у Геродота, у Страбона, у Плиния. Но были ли это Вотяки нынешней Вятской губернии, или Вятичи Орловской; Калужской и Тульской? Для отражения Персов был собран совет из правителей Невров, Будинов, Гелонов и других племен. Но Невры, как мы знаем от Плиния, жили по верхнему течению Днепра, а Будины и Гелоны были их соседями; да и трудно себе представить, чтобы жители Вятки имели какой-либо политический интерес в военных событиях, происходящих на среднем Доне. Поэтому представляется совершенно непонятным, чтоб царь Будинов и царь Гелонов, если они царствовали в нынешних Вятской и Пермской губерниях, могли присутствовать на военном совете с послать свои войска за три перехода от Дуная; еще фантастичнее представляется предположение, чтобы персы могли вообще дойти до Вятской губернии и притом сделать эту дорогу и вернуться обратно значительно менее, чем в два месяца. [101] Наконец, Геродот положительно связывает страну будинов и Гелонов с одной стороны с страною невров, живущих на верхнем течении Днепра, а с другой с страною Тиссагетов, откуда текут в Меотийское Болото четыре реки, в числе которых фигурирует Танаис. Предполагая, что тут нет ошибки, что Танаис в этом случае есть действительно Дон, земля будинов и гелонов оказывается лежащею между верхними течениями Днепра и Дона, следовательно, занимает как раз западные и центральные уезды нынешней Орловской губернии. Но убеждение - ни на чем не основанное, - что вятичи - славяне, настолько сильно, что раз приняв, что будины - вотяки, приходилось прибегать к самым странным объяснениям, или просто обходить молчанием затруднения, чтобы сколько-нибудь примирить рассказ Геродота с действительностью.

Но если Будины (Вод-ины [101 a]), Од-ины (Од-оев и др.), Уд или Ут-ины (Страбон.) жили в Вятичской земле и оставили в ней географический след, то можно думать, что и Гелоны не сошли со сцены без следа. Не должно ли искать этот след в географических именах: Жалынец деревня, урочище и хутор на границе Рославльского уезда и Калужской губ.; Желень река и деревня Курского у.; Желновка деревня и ручей Карачевск. у.; Желень речка и село (=Игино) Фатежск. у. Курской г.; Желан местечко Черниговской г.; другая Желань, упоминаемая в летописи под 1093 и 1146 годами, в Киевской губ. (Н. Барсов думает, что и речка Борщаговка, на которой стоит это селение, тоже называлась в древности Желанью, Желовиж село Тарусского у.; Желонья река и погост Медынск. у.; Жельны село и Желонка река бывшего Серпейск. у., Желово река и село Перемышльск. у. Калужск. г.; Желебуж или Желябуж две дер., ручей и урочище Мценск. у. Орловск. г., и т.д. В летописи под 1116 годом говорится, что „Яро-полк Володимерич сруби город Желни Дрьючаном, их же бе полони", Татищев замечает: „Желни; что cиe значит не известно", и считает этот город на Двине, ниже Полоцка, в Витебской губернии. Напомним, что Гелоны, по словам Геродота (IV, 108 произошли от смешения эллинских колонистов с Будинами, и в его время говорили языком, представлявшим смесь скифского и греческого. Они построили свой город хотя из дерева, но сохранив греческую архитектуру, и вообще жили на греческий образец. Они ни в чем не были похожи на диких Будинов, ни наружностью, ни образом жизни, занимались земледельем, огородничеством, торговлей. Не древними ли Гелонами объясняются также географические имена: Грецкое, деревня, и Грецкая, река, в Мещевск. у. Калужск. г.; Грецовка дер. Богородицк. и две д. Крапивенск. уу.; Грецово три д. Тульск. у.; множество деревень и сел, и несколько рек с именем Елен (Еленка река приток Вытебети, Болховск. у., и Еленка дер. Калужск. г. границы Болховск. у.; Еленка пос, Елионочка хутор, урочище, Еленск дер. на р. Питиль, Черниговск. г., и др.) Конечно, тут опять сходятся происхождения от имени Елены, от слова елань, и даже от слова ельник, но с другой стороны если Эллины дали имя поселениям, и их происхождение было забыто, то сделавшееся непонятным уже слово неизбежно было этимологизировано. Конечно, все это очень неопределенно, и инвокировать эти имена как аргументы было бы весьма малодоказательно. Но в подтверждение можно, по-видимому, привести еще некоторые другие соображения. По вотяцки керöс - гора, но и мыс, возвышенность, входящая в реку, в озеро мысом, заостренная полоса земли при слиянии двух рек (Керос селение Вологодской губ. на крутой луке реки Выми; Позды-керос селение той же губ. на угле, образуемом резким изменением направления реки Локчим притока Вычегды: Макар-керос в том же топографическом условии и против острого угла узкого и длинного острова на р. Вычегде, и др.); χερας по гречески означает рог, но и всякое возвышение, все что выдается, и остроконечные горы обыкновенно сравниваются с рогами и называются Horn. Верещагин [103] приводит вотяцкую легенду о двух богатырях - язычниках, к которым присоединился русский богатырь Завьял; этих богатырей-язычников звали Кайван (чисто вотяцкое имя) и Ондра-батырь. Самая легенда содержит указание на два этнические элемента древние языческие, к которым присоединился новейший христианский (русский). Имя Ондра-батырь выражает понятие богатырства, мужественности по гречески ανδρειος, ανδριχος - смелый, храбрый, мужественный (в смысле virilis), ανδρεια - мужество, душевая сила, ανδριστής - мужественный человек ανδραγρια - добыча, все что приобретается (добывается) мечом, и т. д. *, от άνδρός, - мужчина. Но здесь должно, конечно иметь в виду возможность связи не с греческим нарицательным именем, а с русским собственным Андрей (=Ондрей). (* Ср. Андросовичи 2 деревни Новгород-Северского у.: Андросово 3 деревни Болховского и Дмитровского уу.; Андрынки 2 деревни Дмитровского у.: Андробуж овраг и урочище Орловского у. - здесь образование тоже, что в Деребуж, Недрябуж, Желебуж и т. д.)

Множество деревень имеют составное имя, вторая составная часть которого есть пелга или пелги [103 a]; академик Миллер [105] замечает по поводу этого слова, что „о Вотяках и то примечать надлежит, что они некоторые из своих деревень называют именем Пилги, а других не называют, и сему никакой причины показать не знают; да и того сказать не могут, что значит слово Пилги, а токмо объявляют, что их предки сии места так называли". И так это слово, не имеющее ни корня, ни производных в Вотяцком языке, и совершенно им самим непонятное, очевидно иностранное, обозначает какие-то особенные селения; слово это, очевидно, очень древне, и его нет в словарях Рогова и Латкина. Очень желательно было бы исследовать, какое общее топографическое условие встречается в селениях, имеющих в своем имени составную часть Пелги. Пелги нередко произносится Перги, и иногда в одной и той же местности можно встретить две деревни, очень близко лежащие, из которых одна имеет именем Пелги, другая - Перги. Очевидно, это только разные произношения одного и того же слова. Не следует ли его сопоставить с греческим πΰργος - башня, крепость, крепостной вал; πυργηρης - укрепленный, окруженный башнями; πΰργωμα - башня укрепление, и т. д.; πέργαμα или πέργαμον - Пергам, другой Пергам акрополь Трои, самая Троя в поэтическом слоге, вообще крепость и акрополь; Pyrgi - приморский город в Етрурии, Pyrgos - укрепленный город в Елиде. Далее: Ильмень означает озеро, большую воду (озеро Ильмень в Новгородской губ., другой Ильмен на Маныче, и несколько десятков других); лиман - залив, мелководное и расширяющееся устье реки в море; λίμνη -болото, пруд, озеро, залив; λιμήν - порт, гавань; λιμνασία - стоячая вода, и т. д. Очень замечательно, что на юге, у Чорного моря, где население нынешней России находилось в непосредственной и тесной связи с греческим миром, греческое слово перешло без изменения, и с удалением оно слегка изменилось и получило начальную гласную Ильмень, как и теперь русский народ говорить а-громадный, аржаной, ильны вместо льны, а-лемон вместо лимон (говор Болховского уезда [106 a]), Амченск (=Мценск) и т. д.

Торговые и всякие другие сношения русского центра с греческим миром не прекращались. Северный берег Черного моря был густо заселен греческими колониями, находившимися в самых тесных сношениях со Скифами, и по словам Геродота греки имели сначала фактории, вероятно, а позже, но еще до Геродота, и колонии у Будинов, и, очевидно, вели торговлю с Севером, покупая меха и продавая греческие изделия. Но лучшее место для таких факторий несомненно есть верхнее течение Оки, Угры и Жиздры, подходящие очень близко к верхнему течению Днепра и его левых притоков с одной стороны, Дона с другой, по которым, как мы знаем, именно и шли сношения русской равнины с Грецией. Действительно, как через Днепр и Десну с ее притоками, так и через Дон, эти фактории находились в связи с Черным Морем и Понтийскими и Элладскими греками, как через Оку, Угру, Жиздру, Волгу, затем ее северные притоки, и при ничтожных волоках через Онегу, Сухону и Северную Двину они были в сношении с крайним Севером. Благодаря им, Понтийские греки были хорошо и верно осведомлены о многом, касающемся и центра, и севера страны, как это видно из некоторых подробностей, передаваемых Геродотом. Молоко с вишневым соком, которым питаются „лысые люди с плоским носом и выдающимися щеками (скулами) [107] - это айран бритоголовых, плосконосых, скуластых тюрко-монголов, и приводимое Геродотом местное название этого кушанья есть asha или ashi пища вообще, а затем всякая обычная пища, хлеб у тобольских татар, варенный рис у уйгуров и т. д.; ashamak=ecть, питаться. Мы отметили уже, что легенда о происхождении Скифов от Геркулеса и Ехидны есть почти неизменная легенда башкирская, с обычной ассимиляцией местных богов с греческими. Одноглазые Аримаспы - это „одноглазая Чудь". Имя кремнийцев [108], (эмпорий на Меотическом Болоте) объясняется на греческими χρημνος (бездна, обрыв) что не имеет смысла, а тюркским кирмень, (камень, а распространительно каменный город, каменная крепость), где звук кирм перешел в крем, (по русски тоже: Кремень, Кременьчук (= маленькая крепость); это изменение происходит только в начале слова; Ак-Кирмень („Белая крепость") русский Аккерман. Геродот слышал [109], но не верит, что на крайнем Севере люди спят полгода, - он слышал о так называемой "полярной дремоте". Мужчины, обращенные в женщин (или получившие женскую болезнь), и имеющие дар пророчества [110] указание, подтвержденное и Гиппократом) были найдены у Нагаев Клапротом; у Камчадалов „прежде во всяком острожке бывали жупаны, т. е. мужики, женскую должность отправлявшие; ныне (со второй половины 18 в.) между ими находятся только редко, а платья все носят мужское (прежде они носили женское, и "такие мужчины носят женское платье" [111] в других местностях). Жупанов признавали за великих волхвов, так что их повеления ни Тойоны (князья) не переступали, и им, пришед с промыслов, лучшего зверя в подарок приносили [112]. Указания Геродота об истоке Дона из большого озера, указание на бобров, на бобровую струю, и т. д., очень точны. Страна Тиссагетов лежит, по Геродоту, к востоку от страны Будинов, и из нее вытекают четыре реки бассейна Азовского моря; из них идентифицирован пока только Танаис - Дон. Остальные реки, по-видимому,- Донец, Оскол и Сосна; одна из них названа Геродота Λΰχος; я думал бы, что это должен быть Оскол имя которого непосредственно распадается на составные части: ош (или ос)+ кол (или гол)= Медвежья река (напомним приток Дона Медведицу), где Медведь заменен в греческой передаче другим местным хищным животным - волком; Это тем вероятнее, что имя Lycos (Lycus) и его составные были вообще очень употребительны у Греков. Кроме бесчисленного множества имен, в состав которых входит lycos, мы имеем длинный ряд личностей, исторических и легендарных, имени Lycus, и ряд рек; но видимому, греки очень часто обозначали именем Lycos - Волк - реки варварских стран, так: Ассирийский Заб, нынешний Килидж-су (древ. Битиния), нынешний Келкит (в Каппадокии Понт.), нынешний Чурук-чай (Фри-гия), нынешний Nahr-el-Kelh (Финикия) и бр. В эпоху Геродота, или, по крайней мере в ту эпоху, о которой он имел сведения, Будины или Водины были еще, но видимому, не вполне оседлы, хотя, как и Гелоиы, они имели уже город [113]. Гелоны, происходившие от греков, занимались земледелием и огородничеством, и трудно себе представить, чтобы сродные им и соседние Будины не заимствовали этого у них. Принято думать, что Вятичи не знали земледелия в эпоху подчинения их Хазарам, так как платили им Ясак, "по белой северицы от дыма"; но эту же дань платили и Поляне, несомненные земледельцы [114]. Нет сомнения, что при отсылке дани на такое дальнее расстояние как в Хазарию, предпочитали посылать ее в менее громоздком и тяжелом виде, чем зерновой хлеб, тем более что в нем, вероятно, не было недостатка в более близких странах Поволжья (у Буртасов „Обширныя пашни" [115]). Святослав застает Вятичей в 964 г. платящими дань „по шелягу от рала". Это изменение указывает вовсе не на то, что Вятичи оставили охотничий промысел и обратились к земледелию (такое изменение не совершается в одно столетие, тем более оно не могло совершиться в 9 - 10 веке) а на то, что в течение этого столетия были введены хазарами меновые знаки у их данников, что неизбежно должно было случиться.

Судя по нынешнему нравственному положению населения Вятичского края, и по тому, что о них говорит летописец в 12 веке, они были всегда народом очень грубым и стоящим на весьма низкой степени культуры и умственности. Такими их описывает и Геродот. „Они одни только из всех народов этой страны едят вшей", говорить он [116]. Ему не верят; между тем вот что говорят путешественники 18 века о сродном им народе: „они нимало не брезгливы, и глотают не только насекомых, кои беспрестанно по им ползают, но и мокроту, из носу вытекающую" [117]. Вотяки, и вообще большинство финских инородцев нашего востока и центра, и по cиe время необычайно грязны и в жизни, и в одежде, и в пище, и эта грязь и небрезгливость составляете также характеристичную черту и современных вятичей. Деревни этой области представляют жилища троглодитов, рассеянные в море грязи; очень многие вовсе не имеют колодцев, и пьют воду из пруда, в котором моют белье, купают лошадей и в который сбегают нечистоты, что и объясняет эндемический тиф страны. Если нет пруда, то нередко можно видеть, что крестьянин в грязных лаптях и онучах, и запряженная в бочку лошадь, стоять в луже, из которой он черпает в бочку питьевую воду для своего семейства. Г. Ф. Похвалинский, Орловский местный деятель, убеждая печатью город привести в порядок источник прекрасной воды, указывал на то обстоятельство, что теперь он образует грязную лужу, в которой богомольцы моют ноги и пьют эту воду. Манера делать свой туалет, о которой Ибн-Фадлан говорить с омерзением в 8 веке, практикуется правильно в настоящее время, в 20 в., и никого не удивляет. У хлыстов, среди их saloperies mystiques, по меткому выражению Willy, практикуется между прочим следующее: когда пророчица покрывается вся потом, она обмывается, и присутствующие пьют эту воду [118]. Мне пришлось провести несколько дней, вместе с товарищем прокурора г. Ковалевым в Свенском монастыре близь Брянска, по делу экспертизы Брянских сектантов; я крайне сомневаюсь, чтоб знаменитые лапландские чyмы и камчадальские юрты представляли такую грязь и вонь, чтоб помещение, мебель, пища, персонал - в особенности персонал! - Свенскаго монастыря уступали в нечистоплотности, в числе паразитов, в своеобразном запахе, пещерным жилищам и жителям. Низший класс современных вятичей, даже молодые девушки, не имеют привычки мыть ни лица, ни рук, ни тела; поступая на службу Орловского губ. земства, я был поражен что психиатрическая больница совсем не имела ни воды, ни места мыть лицо и руки, и как больные, так и служители, делали свой туалет только раз в две недели в бане. Баня составляет редкость, и Трубчевское земство, действительно заботящееся о населении, решило заводить бани в виду того, что нечистоплотность поддерживает лепру. Мыло у современных вятичей не входит в число предметов ежедневного потребления, как и у современных вотяков, и составляет у людей несостоятельных достойную порицания прихоть: „мылом умываются, а хлебом побираются" есть местная ироническая поговорка, употребляемая относительно людей, „живущих не по средствам" [119]. Жители Орловской губернии, и специально центральной и западной ее части, земли вятичей, живут необычайно грязно. Писатель Лесков, сам уроженец Орловской губернии, хорошо знавший ее, приводит примеры общей народной нечистоплотности, совершенно невероятной если бы дело шло о другой стране. Помещик Всеволожский выстроил для своих крестьян „правильно расположенную, со сложенными из хорошего прожженного кирпича избами с печами, трубами и полами; о таких чистых помещениях и помышлять не могли орловские крестьяне, всегда жившие в беструбных избах... (Но крестьяне) купили себе самые дешевые срубы, приткнули их где попало на задах, и стали в них жить без труб, в тесноте и копоти, а свои просторные дома обратили в отхожие места. Не прошло одного месяца, как все домики прекрасной постройки были загажены и новая деревня воняла так, что по ней нельзя было проехать без крайнего отвращения". - „Он построил в селе общую баню, но крестьяне в нее ходить не стали". Замечательно, что общее мнение было за крестьян, и все находили, что так и следовало сделать (рассказ „Загон"). В рассказе „Продукт природы" тот же автор рассказывает, как вши ели орловских крестьян (2300 лет после Геродота, во время которого орловские крестьяне ели вшей), но последние все же отказывались купаться, чтобы смыть паразитов; Лесков описывает, как у одной молодой женщины, кормившей ребенка, „по груди что то серело точно тюль и эта тюль двигалась, смешиваясь у соска с каплями синего молока.

Дикость, грубость, некультурность, умственный и социальный застой вятичей сильно отразился и на родственных им гелонах, отрезанных от греческих колоти на Поне, и которым приходилось жить с дикими „вшеедами". Действительно Геродот говорит о них как о народе еще помнящем свое греческое происхождение, имеющем жилища и храмы греческого образца, хотя и деревянные, ведущем культурную оседлую жизнь и т. д. Пять сот лет позже гелоны являются уже не только варварами, совершенно забывшими свое эллинское происхождение, но дикарями, стоящими на весьма низкой степени. acerque gelonus, Quum fugit in Rhodopen, atque in deserto Getarum, Et lac concretum cam sanguine potat equino [120].

Сделать точную статистику финских географических имен в Орловской губернии и их распределения по уездам, конечно, невозможно, так как неизбежно будут спорные имена, спорное число их (напр, когда реки и 2 - 3 деревни имеют одно и то же имя) и т. д. Но grosso modo есть возможность сделать подсчет. При этом важно, конечно, знать не столько абсолютное число финских имен, сколько их число по отношению пространства страны. Попытаемся сделать это, оговариваясь еще раз, что никакого притязания на точность при этом мы иметь не можем, - таковая могла бы быть достигнута только помощью очень тщательного исторического и филологического анализа каждого географического имени. Мы приводим здесь в параллель, по уездам: число географических имен не русского и не славянского происхождения, и финский характер которых определяется или простым переводом с финского, без всяких этимологических производств, или аналогичными - часто идентичными - именами, существующими в Пермяцко-Вотяцком край.

Уезды.	Пространство [121] в квадр. милях.	Число финских географич. имен.	Число ф. геогр. им. на 1 кв. милю.
1 Орловский	56	51	0,91
2 Болховский	47	88	1,87
3 Брянский	23	45	1,18
4 Дмитровский	45	85	1,89
5 Елецкий	89	8	0,09
6 Карачевск.	66	107	1,61
7 Кромский	40	46	1,15
8 Ливенский	103	51	0,50
9 Малоархан.	68	38	0,56
10 Мценский	44	43	0,98
11 Севский	72	69	0,96
12 Трубчевск.	95	46	0,48

Это распределение сказывается нагляднее на картограмме № 7. Область распространения финских географических имен идентично совпадает с областью сильного распространения душевных заболеваний вообще, и кликушестве в частности; при этом уздами наибольшей интенсивности кликушества, и наибольшей устойчивости финского элемента оказываются одинаково Дмитровский и Болховский уезды, заем Карачевский, Кромский, затем Мценский и Орловский. Восточные уезды представляют в очень слабой степени кликушество, и ничтожное число географических имен финского происхождения; это же, и даже в еще большей степени, должно сказать о Трубчевском уезде, в котором и психические заболевания, и кликушество, развиты крайне слабо, и где финский элемент представлен даже слабее нежели в Малоархангельском и в Ливенском уездах. Но два уезда делают исключение: Брянский и Севский; в них финский элемент удержался в очень значительной степени, судя по числу географических имен финского происхождения, между тем как психопатия в них представлены слабо. В Брянском Уезде это объясняется недавним массовым наплывом постороннего, иноплеменного населения, привлеченного огромным индустриальным центром Мальцовских заводов, затем арсеналом. Но Супоневская психическая эпидемия бросила яркий свет на психопатию Брянского уезда, и показала, что психопатический элемент в ней очень интенсивен, хотя и принял другую форму. Финский элемент населенья и психопатический элемент в населении, заняли Супоневскую волость, т. е. всю широкую полосу соприкосновения Брянского у. с Карачевским, продолжением которого на запад и является эта волость. От нее идет к западу полосой вдоль Десны область особенно интенсивного развития обоих этих элементов.

Относительно Севского уезда можно отметить, что оба анализируемые нами элементы представлены более интенсивно в Северной части, и гораздо слабее в южной. Но, в общем получается впечатление, как будто в этом уезде раса населения сменилась, как будто Вятичи были оттеснены к Северу и Востоку, отступили и оставили свои земли, свои жилища русским, как это происходило с 17 века, и происходит теперь, в Вятской губернии, а частью и в Казанской, Пермской и Вологодской. Если мы примем в соображение, что своеобразная психика, развитие хлыстовства, дикость и некультурность, и крайняя бедность как следствие некультурности, и наконец распространение географических имен финского происхождения резко сказываются в Рославльском у. Смоленской губ., в Мещовском, Жиздринском, Козельском, Лихвинском, Перемышльском и Тарусском уу. Калужской, в Одоевском, Белевском, Чернском и Новосильском уу. Тульской, и что область этих элементов в Орловской губ. занимает Брянский, Карачевский, Болховский, часть Севского, Дмитровский, Кромский, и - в значительно слабейшей степени - Мценский и Орловский, то нет сомнения, что мы получим впечатлениe, будто Вятчане входили суживающимся к югу клином; клин этот тянется через Курскую губернию, и широкой полосой входит в Харьковскую, занимая почти весь ее запад, как я надеюсь показать в сделанном мною исследовании Харьковской губернии.

Финское население отделяло русское население на западе от области тюркских кочевников на востоке, образую в то же время связующее звено между ними.

Д-р П. Якобий.

Харьков.

[121] По определению Генеральнoго Штаба в сп. нас. м. Ор. г. II; десятичные отброшены, и внесена соответствующая поправка.

[1] А. И. Сахаров. Язык крестьян Ильинской вол., Болховского уезда, Орловской губернии. Отдельный оттиск из Сборника Отделения русского языка и словесности Имп. Академии Наук т. LXVIII. 1900

[2] l. c

[3] l. с. 4.

[4] l. с. 5

[5] l. с. 12

[6] l. с. 5

[7] l. с. 39

[8] Vorlesungen über finnische Mythologie. стр. 118

[9] И. Л. Церк.-ист. изсл. обл. др. Вят. 9

[10] Иваницкий. Материалы по этнографии Вологодской г. Сборн. свед. для изучения быта крестьянского населения России. Вып. II. БшЮИзв. Имп. О-ва любит. Естествозн., Антроп. и Этнографии при Моск. Унив. 1890, стр. 9

[11] Карамзин. т. II, гл. XIII, стр. 258 и прим. 332

[12] Castren. Reiseberichte u. Briefe. 234

[13] l. c. 14

[14] III. 237

[ 14 a] Xydyhma глава Ламаитской теократии

[15] Сastren. Versuch einer Ostiakischen Sprachlehre. 2-te Auflage 1858, 78

[15 a] Никоновская летоп. VI, 18. И. A. 1. с 8

[16] Сахаров. 11

[17] Смирнов. Пермяки 208-230.-Вотяки 122-134 и passim. Черемиссы. 101 и след.-Миллер. Описание жив. в Казанск. г. языч. нар. Петерб. 1791. стр. 70-78. у Щекатова приводится очень богатый этнографический материал относительно второй половины 18 века, тем более драгоценный, что в его изложении нельзя заподозрить тенденциозности

[18] Сахаров. l. с. 40

[19] Энгельгардт. Письма из деревни

[20] Добротворский. Люди Божьи. Русская Секта так называемых духовных христиан. Казань, 1869. - Кутепов. Секты хлыстов и скопцов. Казань, 1882, и вся литература о хлыстах. Относительно Вятичского края in specie: Обвинительный акт и все следственное производство по Тарусскому делу, следственное производство по Супоневскому (Брянскаго у.) делу

[21] Смирнов. Вотяки, 50

[22] Сахаров l. с. 16

[23] Миллер. Описание живущих в Казанск. губ. языческих народов 16-17

[23 а] В. Магницкий. Песни крестьян села Беловолжского Чебоксарск. у. Казанск. г.: Казань, 1877. стр. 80

[24] l. с. I 1205 - 6

[25] Сбоев. Чуваши в бытовом, историческом. и религиозном отношениях. Москва 1865. стр. 35

[25 а] Риттих. Материалы для этнографии России. Казанская губ. II, 205

[26] Смирнов. Пермяки 204

[27] Щекатов. I. 1205-6.; Магництй Материалы к объяснению старой Чув. веры, 216

[28] Богаевспт. Очерк быта Сарапульских Вотяков, 61; Смирпов Вотяки passim; Пермяки passim.

[29] Магиицкий. Материалы... 136

[30] Сбоев l. с. 35

[31] Магницкий. Нравы и обычаи... 25 № 292

[32] ibid. 24

[33] ibid. 97

[34] ibid 63

[34 а] Щекатов III. 1182, 1186

[34 b] Труды 4-го Археолог. Съезда в Казани в 1877 г. Казань 1891. Т. II, 152

[35] Здесь пришлось бы цитировать всю литературу о хлыстах; я сошлюсь сверх того на уголовные процессы о хлыстах, которые мне пришлось изучать, и на дело о Брянских хлыстах, где мне пришлось быть экспертом

[36] Dr. J. J. Matignon. А propos d'un pied de Chinoise. Arch, d'Anthropologie Criminelle. 1898. 15 Juillet. № 76. стр. 415-7

[37] См. Renan Histoire du peuple d'Israel., Tome premier Chap. V .- Lenormant Histoire ancienne de l'Orient. и друг.; Maspero. Histoire ancienne des peuples de l'Orient classique. Les Origines Chap. VII стр. 564 след., т. д.

[38] Борис Гаврилов. Произведения народной словесности, обряды и поверья Вотяков Казанской и Вятской губерний. Издание православн. Mиссион. Общества. Казань. 1880. стр. 179

[39] Неизвестный автор 18 в. О Чувашах. С предисловиями и примечаниями В. Магницкаго. Казань. 1888. стр. 12

[40] Б. Магницкий. Материалы к объяснению стар. чув. веры, стр. 206-7

[41] Щекатов VII. 151

[42] Пинегин. Свадебные обычаи Казанских Татар. Изв. О. Археол. Ист. и Этнограф. при Казан. У. Том IX вып. 1. стр. 17

[43] В. Магницкий. Нравы и обычаи... стр. 26 № 301

[44] ibid. № 301

[45] В. Магницкий. Поверья и Обряды (запуки) в Уржумском уезде Вятской губ. Вятка. 1883. стр. 55. № 446

[46] Потанин. Очерки Северо-Западной Монголии. Том II, 14

[47] Maтepiaлы для этнографии России. Казанская губерния. XIV. Часть II. Казань. 1870, стр. 49 (она помечена по опечатке 59)

[48] Магницкий. Материалы... стр. 203

[49] W. Radloff. Proben der Volkslitteratur der türkischen Stämme Süd-Sibiriens. I. стр. 107-8 стихи 764-5. стр. 112. ст. 916-7, тюркского текста, стр. 111-2 и 116 немецк. перев. и passim.-II стр. 134 и 147 немецк. пер. (bleichfüssig.), стр. 383 (dürrbeinig)

[49а] Смирнов. Вотяки. 114

[50] ibid. II 157 и 171 (нем. пер.)

[51] ibid. II. 33 немецк. пер.

[52] ibid. II, 157, 171; I. 45

[53] ibid. те же пассажи и passim

[54]. Песни крестьян села Беловояжского, Чебоксарск. у. Каз. г. 80

[55] Щекатов. IV. 323

[56] Риттих Казанская губерния... II, 49

[56 а] ibid. II, 135

[56 b] ibid. 161

[57] Магницкий. Нравы и Обычаи... 65

[58] Образцы Мордовской народной поэзии. Выпуск I. Песни. Издание правосл. Миссион. Об-ва, Казань. 1882, 43., песня XV

[60] Louis-Phillippe=glorieux ami des chevaux" и т. п.

[61] - В высшей степени важная, и во всех отношениях замечательная по эрудиции книга проф. Модестова („Введение в римскую историю") дает во второй части критически освещенное résumé работ по вечно-загадочному вопросу об Этрусках. Вопрос этот, очевидно, с особенною любовью разрабатывался автором, и можно только крайне пожалеть, что он не дал своей работе гораздо больших размеров, и не дал нам, при обилии материалов которыми он располагал, нечто в роде более нового Müller-Deecke. Но можно несколько удивиться, что в столь большом труде автор вообще крайне сократил вопрос об языке, а туранскую теорию едва упомянул в двух строчках. Об этом приходится тем более пожалеть, что он, упоминая (правда вскользь) Хетитов, тоже опустил совершенно вопрос о расе, и оставил без внимания именно эту сторону работы Сэйса об этом народе, имеющем важное значение и в этруском вопросе. Не менее можно пожалеть, что ученый автор едва упоминает о столь своеобразной психологии и общественности Этрусков.

[62] Die Sage von Tanaquil. Eine Untersuchung über den Orientalismus in Rom und Italien. Heidelberg 1870.

[63] Gerhard. Etruskische Spiegel. Tab. ССХХХVIII

[64] ibid. CCCXIV.- Corssen. Über die Sprache der Etrusker. I. 244-5. Tab. VI

[65] ibid. 380-381. Tab. XII. - Isaac Taylor. Etruscan Researches. 94

[66] Gerhard. 1. c. CCCLX

[67] Tomba degli scudi в Corneto. Corssen. l. с 737-8. Tab. XIX

[68] Бронзовое зеркало в Петербургском Эрмитаже

[69] ibid

[70] ibid.- Corssen, Taylor ll. сс.

[71] Ср. Venus Vulvivaga

[72] Oвuдий. Amor. III Eleg. 2 ст. 26

[73] Ювенал сат. VI, 258

[74] Amor. I. Eleg. 4, ст. 16. 44; III, Eleg. 2 ст. 27-31. 63-4; Eleg. 3 ст. 7.-Ars amat. I, 156, 162, 606, 622; II, 212; III, 272, 302, 778; Fast. I, 410; V, 611, и др.

[75] Fast. VI. 397-8;

[76] Amor. III, Eleg. 6, ст. 50, 76-77

[77] Ars amat. I, 530

[78] Fast. III, 650

[79] Fast. III, 523 и след.; 675-6; V, 322.-3, 349

[80] ibid. 348

[81] Fast. I, 407-8, 410

[82] Pontica. Письмо к Вал. Максиму 51-2; также Ars amat. I,31-33

[83] Fast. I, 410

[84] ibid. 407

[85] ibid. 408

[86] ibid. 411

[87] ibid. 431

[88] Веске l. с. 15, 138, 263, 303

[89] Sjögren Die Syrjänen, ein historisch-statistisch-philologischer Versuch.- Uber die älteste Wohnsitze der Jemen

[90] l. с VI. 415

[91] Татищев. История Российская с самых древнейших времен... II, 517, 521

[92] IV, 8, 9, 10

[93] Часть 2, кн. I, стр. 39. Щекатов VII, 186

[94] III, 116; IV, 13, 27

[95] Спицын l. с. 109

[96] Риттих. Казанск. г. 134, 163

[97] Смирнов. Черемисы. 5

[98] Historia Naturalis. IV, 26

[99] Cnuцын l. с. 104

[100] Schiefner Kalevala. Rune XI, 138-143 и Castren Kleinere Schriften. Einige Worte über die Kaleovla. стр. 13

[101] Геродот IV, 97-123

[101 a] Вод-оцкое городище, Водоча, Вод-ское, Вотины [102] и т. д. На Водоцком Городище надо несколько остановиться. В Орловском у. есть река Цон (родит. пад.: Цона и Цна); имя это я выше поставил в связь с именем двух мордовских рек имени Цна, и третей финской реки Вышневолоцкой системы. Но в Писцовой книге (изд. Географ. О-ва под ред. Калачова) Орловского у. в самом конце 16 в. река Цон назывался Оцна (стр. 934, 940, 981-2, 985-8 и др.), т. е. принадлежащая к Оке, или производная форма от Оки (ср. „Оцные города ", т.е. города по Оке); имя это позже потеряло свое головное О, и точно тоже произошло с двумя мордовским реками Цна, притоками Оки. Но имя Цны Вышеволоцкой системы не может быть объяснено именем Оки известного притока Волги - очевидно там была еще другая Ока, и мы действительно знаем, что есть другие реки финские этого имени - так есть в Сибири, в местности древнейшего обиталища финнов, река Ока приток Ангары. Татищев говорил, что Ока в древности называлось Окна, и что слово это сарматское (т. е. финское). Тогда Оцна есть только другой выговор именно Окна, а утратив головное О, Оцна обратилось в Цон (gen. Цна) и Цна, имя нескольких рек финского края.

[102] Смирнов. Пермяки. 115

[103] Вотяки Сарапульскoго у. Смирнов. Вотяки. 141

[103 a] В Малмыжск. у. Воли-Пелга дер., волость; Ожги-Пелга, 2 Жуе-Пелга, Изо-Пелга, Тыловал-Пелга, Усус-Пелга - деревни той же волости Будзимшур-Пелга дер. Больше-Учинской вол. Ряд деревень в Елабужском у. ( в одной Макан-Пелгийской волости 8 ) этого имени. Самаран-Пелга считалась в 18 веке самою значительную Вотяцкою деревнею (академик Миллер) [104]. - В Стародубском у. Черниговской губ. деревня Пельжичи, о которой уже говорилось выше.

[104] l. с. 50

[105] l. с. 8

[106] Сахаров l. с. 4, 6

[107] IV, 23

[108] IV, 20

[109] IV, 25

[110] I 105; IV 67

[111] Щекатов. III, 47

[112] ibid. 216

[113] Геродот IV, 108, 123

[114] Лавренть Лет. год 859

[115] Розен и КуникM. Изв. Аль-Бекри и друг. автор... 1. с. 62

[116] IV, 109

[117] Щекат. III, 45

[118] Обвинительный акт по Тарусскому делу

[119] Сахаров l. с. 24

[120] Виргилий. Георгики. III, 461-463

Продолжение. На стр. 3.2 >

© С.В.Кочевых, 2006