В конце 1901 года я получил лестное для меня преглашение занять должность хранителя Этнографического отдела
Русского музея императора Александра 3. Первые месяцы 1902 года ушли на предварительную организационную работу,
на выработку планов будущих экскурсий, а к маю месяцу выяснилось, что мне, к моему большому удовольствию, предстоит
немедленно же приступить к практической работе – коллекционированию на месте, в русской деревне, тех этнографических
материалов, которые должны в новом Музее дать наглядную характеристику быта русского народа. Сбор коллекций в северных
губерниях поручен был моему коллеге, мне же досталась центральная Россия, причем губернии Московская и Владимирская,
по особым соображениям, оставленны были пока в стороне, а на первую очередь были поставленны губернии Тульская и Орловская.
После кратких сборов, пригласив с собой, в качестве сотрудника, студента Санкт Петербургского университета Д.Т. Яновича,
рекомендованного мне покойным Д.А. Коропчевским и запасшись двумя фотографическими аппаратами, я приступил в начале
июня 1902 года к практической работе в большом селе Ивлеве, Борогордицкого уезда, Тульской губернии.
Это был год крупных крестьянских волнений, когда со всех сторон приходилось выслушивать общее мнение, что “не время
теперь заниматься наукой в деревне”. Наконец, стало почти избитым общим местом, что фабрика, отхожие промыслы почти
стерли с лица земли всю “этнографию”: народная песня уступила место солдатской или фабричной песне, домашние сукна и
ткани уступили место кумачу и бумазее, - словом все бытовые особенности утрачены, и не найти уже ни старых костюмов, ни
украшений, ни головных уборов, которыми так богаты дашковские коллекции Румянцевского музея в Москве. Ведь, те коллекции
были собраны 40 лет тому назад... Сколько воды утекло за это время, сколько особенностей быта навсегда ушло уже в область предания!
В нижеследующих строках читатель не найдет ни обстоятельной этнографической монографии, ни даже обработанного очерка,
сколько-нибудь претендующего на полноту.
Это лишь немногие приведенные в систему листки из дневников полутора-месячной экскурсии, и цель их – дать читателю некоторое
понятие о том богатом этнографическом материале, который можно найти до сих пор в расстоянии всего пяти часов езды от Москвы
и в семи – восьми верстах от железной дороги. (Все предметы, фотографии которых приводятся в статье, принадлежат Этнографическому
отделу Русского музея императора Александра 3. Коллекции №№ 152, 153 и 160. Типы и постройки – из коллекции фотографий №№ 757 и 759)
Ивлево – громадное село, состоящее из нескольких “слобод”, из коих каждая носит свое название и представляет собой длинную
широкую улицу – расположено по немноговодной, степной реченьке Уперту, верстах в семи – восьми от уездного города.
Рисунок 1. (иллюстрации находятся под линьками, которые открываются в новой вкладке)
Позже мне пришлось проехать десятки больших и малых сел и деревень Богородицкого, Новосильского, Епифанского уездов, и
всюду этот основной тип расположения поселка является доминирующим. Особенно резко поразившею меня особенностью было то,
что здесь нет дворов, то есть отдельных усадеб в том смысле и том внешнем их облике, к какому я привык у себя в Черниговской
губернии, как бы не существует совсем: это, на перый взгляд, - в совершенном беспорядке разбросанные постройки, без видимых
границ между отдельными дворами, без плетней, заборов или чего-нибудь подобного. Уже с первого взгляда на этот поселок ясно,
что глубокая должна быть разница в самой психологии обитателей этой деревни, если сравнить ее с тем душевным укладом,
который естественно развивается в знакомой мне с детства малорусской деревне. Тут вся жизнь его протекает на виду у всех
его односельчан, - он живет, так сказать, постоянно на луюдях. Какой простор для развития замкнутости, индивидуализма представляют
обыного типа малорусские селения, где можно пройти селом целую версту и не увидеть окон жилого помещения на улицу, где каждый
двор – со всех сторон огороженное, замкнутое, доступное взорам лишь ближайших соседей целое!
Однако, если ближе присмотреться к этому кажущемуся беспорядку в расположении построек села, очень скоро замечаешь, что
все здесь расположено по совершенно определенному, всегда и везде почти правильно повторяющемуся плану.
Одна из усадеб Глашкиной слободы – усадьба крестьян Роговых – была точно обмеряна, по моему поручению, моим сотрудником
Д.Т. Яновичем, причем записаны были тщательно все местные названия с сохранением, по возможности, выговора крестьян.
Рисунок 2.
Жилое помещение, изба, - по словам семидесятилетнего старика, священника Ильи Никольского, более 40 лет тогда уже проживавшего
в Ивлеве, - сильно изменилось за это время. Прежде были сплошь одни курные избы с одним окном в стене и волоковым окном вверху.
Курные избы не превелись, однако, совершенно: их, например, мне пришлось видеть в достаточном количестве в селе Красное-Буйцы,
Епифанского уезда.
Зажиточные хозяева сторят избы из кирпича – теперь это наиболее часто встречающийся тип избы; более бедными утилизируются и
другие материалы, - например, местный, так называемый “елецкий камень” или серый известняк, который идет, главным образом, на
постройку нежилых зданий: сараев, амбаров, пунек, кузнец и тому подобное. Цементом служит глина с мятой и рубленной соломой.
Помещенный выше чертеж – план избы крестьян Роговых.
Рисунок 3.
Нечего и говорить, насколько велико влияние строительного материала. Достаточно взглянуть на избы и характер постороек в более
богатой лесами соседней Орловской губернии, и мы имеем совершенно иную картину.
Рисунок 4. - изба Орловского уезда, более бедного лесом,
и Рисунок 5. – изба и двор Брянского уезда, более богатого лесом.
Из построек особенно любопытны летние помещения для спанья, это – так называемые пуньки; в них спасаются на лето
не столько от жары, сколько от кишащих в избах насекомых. Помещение это без окна, но с отверстием для воздуха; строится
или из камня или, иногда, из соломенного плетня на тонких сваях.
Рисунок 6. - изображение “кровати” или пуньки Новосильского уезда, Тульской губернии.
Обыкновенная же пунька – просто холодное помещение без печи; при постройке одной из пунек Д.Т. Яновичем записана
была вся строительная терминалогия, смотри схему
Рисунок 7.
В селе Ивлеве, где большинство мужского населения уходит на заработки в города в качестве каменьщиков (по словам стариков,
очень давнее занятие ивлевцев), естественно замечается стремление одеваться в покупные, городские материи, хотя, в особенности
у женщин, еще можно было найти очень много предметов из одежды и украшений собственного домашнего производства. В этом,
кратком по необходимости описании моей поездки я не могу исчерпать и сотой доли того обильного и интересного материала,
который дали несколько уездов двух губерний в отношении одежды и украшений, и мне придется, к сожалению, ограничиться лишь
самыми беглыми замечаниями.
Начать с техники самого собирания. Почти повсеместно первое предложение продать какой-нибудь предмет костюма или старинного
“обряда” вызывает смущение и недоверие – не шутка ли это? “Зачем тебе?” - сердито говорит старуха: “все это ни к чему” - и уходит от вас
с нескрываемым нерасположением. Молодые бабы, девушки смущаются, краснеют, не решаются, чтобы не вызвать насмешек, не сделать
чего-нибудь неудобного, непривычного. В такхи случаях я всегда держался правила – спокойно, не шутя и обстоятельно объяснять цель
приобретения. “Вещи, “обряды” исчезают, и наши внуки не будут знать, как жили и во что одевались деды, я же куплю эти вещи, и из навсегда
сохранят в Санкт Петербурге на память нашим потомкам”. - “А, вишь-ты! что же, это правда!” - “Ну, бабы, живей! тащи скорей свои обряды,
пускай на вашу работу посмотрят в Питере” - скажет какой нибудь бывалый крестьянин. Минута нерешительности – и две-три молодухи побойчее
уже бегут за ключами и спускаются в погреба, где хранятся нередко, для безопасности от пожара, драгоценности и лучшие одежды деревенских
франтих. Первые полученные деньги производят невероятный эффект. Через два-три часа являются уже десятки, потом чуть не все бабы из села,
а на другой день бегут зи соседних деревень. Но, нужно предупредить собирателей, таким образом можно получить не все, и далеко не все лучшее
с этнографической точки зрения. Многое, при этом, остается в сундуках, как не стОящее внимания, как такое, что и показывать стыдно. А, между
тем, среди именно этого материала можно откапать то старенькую “строчку”, то кусочек “начельника” от старинной “сороки”, то выщветшую старинную
вышивку шелком. По вышеуказанным условиям жизни Ивлева, от старинного костюма женщин, как более консервативного элемента, осталось не
многое, и далеко не все пришлось возстановить даже в частях. Почти исчезла “сорока”, головной убор замужней женщины, на который по рассказам,
тратились десятки рублей. Тем не менее, сохранились “паневы”, верхние накидки - “серяки” из тонкого белого домашнего сукна, “сарафаны”, “занавески” -
род передника с рукавами, домашнего приготовления рубахи с подолом, украшенным “перетыками”.
Гораздо полнее сохранился женский костюм в некоторых селах Новосильского уезда, где, как, например, в селе Вышней Залегощи, этот женский “обряд”
сохранился в поразительной полноте и разнообразии и до сих пор пользуется весобщим признанием. На двух помещенных здесь снимках
Рисунок 8. и Рисунок 9. изображены две замужние женщины в праздничных
костюмах; из них одна – в “сороке”, головном уборе, состоящем, в целом, из четырнадцати отдельных частей, надеть который – длинная и сложная
процедура, требующая и много времени и большой сноровки. Рисунок 10 представляет часть сороки с бисером
“налобником”; шитье – золотой ниткой. Между прочим, небольшое количество серебра в нитках этих “золотных” головных уборов служит причиной их
массовой гибели: скупщики покупают уборы сотнями и выжигают из них серебро. На Рисуноке 11. изображены
две сороки, шитые разноцветными шелками: первая – очень редким по технике швом, вторая – с серебрянной ниткой. Рисунок 12
изображает часть сороки – так называемый “назатылень” с бисерной частью, спускающеюся с затылка на спину по шее (так называемый “позатылень”).
Сороки отличаются поразительным разнообразием и варируют не только от уезда к уезду, но иногда от волости к волости, от одной деревни к другой.
Большой пестротой и внешним блеском отличается, например, костюм замужней женщины в Дмитровском уезде, Орловской губернии, тогда как костюм
девушки состоит из очень скромной повязки на голове и всего одной рубахи, с пояском, на теле ( Рисунок 13. и
Рисунок 14 с переди и с зади)
Сорока спереди и сзади Таблица 1. Сорока почти всегда и везде укрепляестя на особой подставке
или основе – так называемой “кичке” черезвычайно рзнообразной формы, нередко в виде рогов – тогда она и назывется “рогатой” и делается из
грубого простеганного холста, иногда на деревянной даже основе ( Рисунок 15, образец кички). Подобного
рода кичек привезен мною добрый десяток сортов, отличающихся по форме, величине, способу укрепления на голове, что делает головной убор
женщины весьма разнообразным. Случается, что и весь головной убор от “кички” получает название кички. Это нужно иметь в виду постоянно:
выражения “сорока”, “кичка” часто употребляются pars pro toto (как и многие другие понятия, что приводит к огромной путаннице). Упомянутые “рога” часто
и теперь еще служат причиной серьезных житейских осложнений. “Не пойду замужь в деревню такую-то – не хочу ходить с рогами” - отвечает, как мне
утверждали, засватанная девушка. “Рога” же послужили одной из причин, ускоривших гибель этой эффектной принадлежноси туалета. “Не носят уже у
нас кичек” (то есть вообще головных уборов старинного типа) – говорит, иной раз с грустью в голосе, молодая женщина: “поп к причастию не пускает
и “в церковь не ходи” говорит: - “что в божий храм с рогами лезешь?” Преследование духовенством (главным образом, молодым) старинного “обряда” -
факт, с которым приходилось встречаться неоднократно. Мужское население сочуствует искоренению “обряда” из материальных соображений: “другая баба
этого добра на целых 70 целковых на голову наворотит, ну их совсем!” Мне, действительно, приходилось слышать, что в былые времена на головной убор
расходовалось до 100 рублей и даже более того.
В Севском уезде, Орловской губернии, в селе Бобрик, мне удалось приобрести иного рода головные уборы, которые местными крестьянами называются
просто: “головное”. Это невысокие чепцы, тулья которых шьется либо просто из малинового бархата, либо изредка
расшита золотом, причем орнамент представляет иногда тонкие образцы развитого художественного растительного орнамента, исходной точкой которого
является, повидимому, лотос. Судя по всему ( Рисунок 16.), образцы эти не местного производства: мне не удолось
найти ни малейших указаний на то, что можно было приписать их производство местным мастерицам. Сходные по характеру головные уборы найдены
были мною в деревне Лагиревке 52.446835, 34.494975, Севского уезда. Но орнамент на них совсем иной, ничего общего не имеющий с этими высокохудожественными образцами
растительного орнамента. Это - “повойники”, шытые шелком и украшенные белестками и золотыми нитками (образец виден на Рисунок 17.).
Рисунок 18 представляет “начельник” к такому повойнику.
Рисунок 19 изображает группу, снятую в деревне
Лагиревке (это 20 км западнее Комаричей, 33 км сервенее Севска), где молодуха одета в паневу и праздничный повойник. Относительно данной “паневы” нужно заметить, что она очень уже отличается от тех панев,
которые упоминались мною раньше: и по орнаменту, и по способу ношения, и по покрою совему она гораздо ближе к малороссийской плахте.
Производство сорок, как уже было выше сказанно, исчезает повсеместно; однако, в селе Голоднево, Дмитровского уезда, мне удалось найти наглядное
доказательство того, что сорока изображенная на Таблице 1 - местного производства: на Рисуноке 20 представлены найденные мною ручные пяльцы, на которых серебрянной ниткой и разноцветной шерстью начата на куске холста вышивка для начельника будущей сороки.
Уже теперь по меющимся в Этнографическом отделе материалам возможно было бы начать полное интереса этнологическое изыскание о женских головных уборах.
Добытый мною материал показывает массу сходства, если не полного тождества, этих сорок с теми образцами, которые собраны были еще раньше финским собирателем
A. Heikel'ем гораздо восточнее, у чисто мордовского населения. Эта же сорока, даже по имени harakka (Elster в немецком переводе Heikel'я). Возможна уже была бы,
мне кажется, попытка сравнительно-лингвистического обследования – держась, притом, географического распределения этих головных уборов – вопрос в том, что же это
такое этот головной убор, который всю свою терминалогию берет из пернатого царства: кика, кичка, кокошник, сорока, harakka и тому подобное?! Каково его происхождение и
распространение во времени у разных народов и каковы границы его распространения? В настоящее время Музей распологает обильнейшим материалом, собранным в
течение последних шести-семи лет мною и другими собирателями в губерниях: Воронежской, Пензенской, Самарской, Симбирской, Тамбовской, Рязанской, Калужской,
Харьковской и других.
Мужской костюм сохранился сравнительно в гораздо меньшей степени. Правда, пестрядевые рубахи и штаны, холщевые рубахи домшнего производства, кафтаны и
поддевки из домашнего грубого сукна еще можно встретить почти повсеместно, но очень редко приходилось встречать полный мужской костюм – от головного убора до
обуви, приготовленный домашними средствами из дома сделанного материала. Вышеупомянутая уже деревня Лагиревка (Логаревка) очень любопытна именно в том отношении, что в ней довльно часто можно было встретить мужчин, с ног до головы одетых в костюм, со всеми принадлежностями, собственного домашнего изделия. Валеная шапка на
голове – белая или коричневая, белая холщевая рубаха, шерстяной поясок, белые холщевые порты, суконные онучи и лапти – все свое, дома в деревне изготовленное
добро Рисунок 21.
Обильнейший материал по орнаменту получился в результате шестинедельных сборов. Говорить об орнаменте вообще немыслимо в этой маленькой заметке, высказывать
соображения и догадки – рискованно и не особенно убедительно, раз они не подкреплены серьезными фактическими данными. Об орнаменте и его происхождении написано
столько, что теперь приходится писать уже целые трактаты с целью доказать ошибочность нескольких положений, широко укоренившихся и распространявшихся иногда,
сообразно с энергией и талантом их защитников.
Не подлежит сомнению, что ни в одной другой области, пожалуй, не было построено столько априорных теорий, гипотез, высказано соображений и разного рода предположений.
До истории орнамента и разных стилей во всяком случае еще очень далеко, и только будущему предстоит разрешить многие вопросы, сюда относящиеся, - когда собран будет
полный материал от древних доисторических времен у всех обитателей земли, при строгом критическом к нему отношении. Собранные мною коллекции внимательно
осматривал покойный В.В. Стасов, причем постоянно повторял одну и ту же фразу: “все это финнское”, а вот здесь или там “видно восточное влияние”. Следующие
строки принадлежат покойному профессору Казанского университета И.Н. Смирнову, близко знакомому с инородческим населением Поволжья, также подробно ознкомившемуся
с моими собраниями за 1902 год: “Уже В.В. Стасов, в своем исследовании об орнаменте, указывал на зависимость русского орнамента от восточного и на ту посредническую роль,
которую играли в распространии последнего урало-алтайские насельники Поволжья. Коллекции Музея императора Александра 3, собранные в Средней Азии художником
С.М. Дудиным, в Поволжье – автором этих строк и в средней россии Н.М. Могилянским, подтверждая основное положение В.В. Стасова, дают возможность установить, что
главная роль в предаче азиатских, иранских мотивов на запад принадлежала чувашам, преимущественно низовым: у них эти мотивы встречаются в наибольшем разнообразии;
распространяясь далее на запад и на север, они убывают; ни у мордвы, ни у черемис растительный и животный орнаменты не имеют, например, такого широкого употребления,
как у чуважей” (см. Энцеклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, т. XXXVIII: Чуваши, стр. 936). Здесь мы опять лицом к лицу с одним из тех предположений (И.Н. Смирнов
говорит, однако, более категорически: установить), о которых уже упоминалось выше. Не будет, думется, слишком оптимистическим предположение, что новые материалы
позволят установить более определненно, в чем именно состоит это “восточное влияние”, о котором говорил и писал В.В. Стасов, из каких элементов оно слагалось, какими путями
и до каких пределов оно роспространялось, и, что самое важное, пожалуй, это – определить время или эпоху различных по времени волн этого восточного влияния.
Приведу лишь самые беглые фактические сведения об образцах орнамента, который добыт в течение моей экскурсии. Прежде всего, укажу на предметы, которые орнаментируются.
В неболшом, правда, количестве встерчается резьба по дереву. Это отдел из самых бедных в наших коллекциях. Резьбой украшаются крыльца, оконные наличники, подставки для икон
в избах, дуги, повозки. В виде бордюра под крышей распологаются окрашенные в известном порядке белой краской кирпичи. Орнаментируется самым примитивным образом гончарная
посуда.
Но самое обильное поле для удовлетворения этой потребности к украшению – это разнообразнийшие узорные ткани, так называемые “перетыки”, рушники, или божники – полотенца,
которыми украшаются образа, - рубахи, занавески, паневы, головные уборы, шейные украшения: ожерелья, гайтаны, мониста и тому подобное. Разнообразие самих предметов,
орнаментальных мотивов и техники здесь поистине поразительное.
В селе Ивлеве набрана была большая коллекция вышивок шелком и бумагой по кумачу и красному холсту, - вышивок очень тонкой работы, без канвы, по счету ниток холста
и кумача Рисунок 22. Большинство путает названия узоров или вовсе их не знает, но несколько пожилых женщин дали согласные показания
о некоторых элементах, изображенных на Рисуноке 23.
Любопытные можно было бы сделать сопоставления с материалами, собранными у мордвы A. Heikel'ем. Так, например, орнаментальный элемент под названием “вороньи глазки” -
тот же самый, что у мордвы называется, в немецком переводе A. Heikel'я “Vogelauge” (по русски птчий глаз).
Не менее распространенным способом орнаментировки являются не только в Ивлеве, но и повсюду и в Тульской, и в Орловской губерниях так называемые “сороки” - на концах
полотенец, подолах рубах, “занавесках” (род фартука) и тому подобном. Образцы их, чистых белых и иногда полихромных, видны на приложенных изображениях
Рисунок 24., где они носят чисто геометрический характер.
На Рисуноке 25 виден образчик сильно стилизованного изображения человеческих фигур. Еще один шаг – и узор получает чито
геометрический характер. В приведенном образце Рисунок 26 едва ли кто-нибудь заподозрит комбинацию сильно стилизованных
человеческих фигур, но если расположить рядами полную серию – не требуется никакого напряжения фантазии, - до такой степени ясна вся цепь переходов.
На Рисуноке 27 дан образец так называемой “перетыки” - это род полихромного тканья.
Чертеж Рисунок 28. дает понятиео характере перетык и названиях некторых орнаментальных мотивов, на них попадающихся.
Очень распространена, далее, вышивка, черезвычайно разнообразная по стилю и самому характеру техники вышивания.
Выше Рисунок 29. – образцы вышивания бумажной никтой по холсту. Рисунок 30 представляет
образцы вышивки разноцветным шелком. В селе Вышней Залегощи, Новосильского уезда, собрана была занчительная коллекция таких вышивок.
На Рисуноке 31. и Рисуноке 32. даны образцы вышивок на концах полотенец;
разнообразие их – огромное, и собранная коллекция заключает в себе много десятков экземпляров. К концам полотенец, подолам рубах и “занавесок” пришиваются
полоски “строк”, - как видно на приложенной Таблице 2., весьма разнообразных по характеру орнамента.
Собрана также большая коллекция украшений их цветного бисера. Некоторые образцы их видны на Таблице 3., сверху –
два “мониста”, внизу - “ожерелье” и “подвязь” к сороке. На Рисуноке 34 изображены “чипОчки”. Мы ограничились здесь лишь некоторыми образцами.
Трудно в таком беглом очерке говорить о разных ремеслах и их технике. Собраны разнообразные принадлежности для тканья и плетения – целые ткацкие станки, очень
грубой, примитивной формы, принадлежности для плетения поясков, кружев и тому подобного. На Рисунок 33 изображены “коклюшки” для плетения кружева. Стоит только внимательно оглянуться кругом – и всюду можно найти инструменты и технику поразительной старины. Для примера, упомяну об одной из пригородных, слившихся уже с городом Богородицком, стоящим на железной дороге, слободе, где найден был в работе гончарный круг, у которого еще не было даже приспособления для приведения его в действие ногой, с целью совершенно освободить руки. Изображенный на чертеже Рисунок 35. гончарный круг приводится в движение рукой.
(Позже, осенью, мне удалось собрать еще две не малые кллекции: одну в Белгородском уезде Курской губернии, другую в Черниговской.)
В заключение, не могу не коснуться вопроса о физическом типе населения этих губерний. Для правильного поставленных антропометрических исследований, которые одни
только могут дать серьезные объективные данные для решения подобных вопросов, у меня вовсе не было ни времени, ни средств. Взятые с собою антропометрические
инструменты не пришлось вынуть, хотя нередко мы мечтали с Д.Т. Яновичем о том, что нам удастся измерить хотя бы полсотни человек. Все это осталось только в мечтах,
и то, что мне хочется сказать дальше, есть лишь беглое впечатление путешественника. Два тезиса, однако, можно установить с полной очевидностью. Население обоих
губерний – очень смешенное: в первой случайной группе лиц, снятых на улице на фотографическую пластинку, вы легко отметите очень различные антропологические
типы. Вы встретите низкорослых субъектов, с широкими плоскими лицами, выдающимися скулами, и – сравнительно высоких, стройных, с красивым, правильным овалом
лица, тонким профилем.
Примесь инородческого элемента к славянскому элементу не подлежит ни малейшему сомнению. Для Орловской губернии этот факт вполне красноречиво доказан
обстоятельными изследованиями и наблюдениями доктора П.И. Якобия, которого я, к сожалению своему, не застал в бытность мою в Орле. Нечего и говорить о том, как
желательна была бы правильная постановка антропологических изысканий в таких, например, исторических местах, как Комарицкая волость, бывшая пограничной полосой
русского государства и игравшая в его жизни, в известные моменты, столь важную роль. Но все это дело будущего, - дело подготовленных к этому научных работников.
Мне не удалось, к сожалению, даже положить начало собиранию точного антропологического материала, так как в мою задачу входило собирание этнографических, бытовых предметов.
С собиранием этих последних теперь невозможно медлить. Времени упущено невозвратно уже очень много. Более 60 лет тому назад академик К.Э. Фон-Бэр говорил в
Географическом обществе: “Если б богатый человек, желая оставить прочный памятник своей любви к наукам и России, спросил меня, что ему сделать для этого – я отвечал
бы: доставьте возможность исследованием России в течение нескольких лет составить полное этнографическое описание нынешнего населения ее и дайте средства издать
подобное описание”. И дальее: “Запасы для работ этнографических уменьшаются с каждым днем вследствие распространяющегося просвещения, которое сглаживает
различия племен. Народы исчезают и остаются одни имена их”. Заботясь о сохранении памятников народного быта вообще, особенно печалился фон-Бэр положением
русской этнографии: “Вообще – говорил он – из собственно русских произведений едва ли мы найдем что-нибудь в музеях, кроме разве лаптей, которые Петр великий
подарил на память в Копенгаген”.
Не мало было сделано с тех пор русскими исследователями и учеными обществами, в том числе и Императорским географическим обществом, к которому обращался
Бэр. Собраны и ценные колекции, как, например, в Румянцевском музее в Москве, многими местными музеями и многими коллекционерами. Но не было еще такого
учреждения, которое первой своей задачей поставило бы создать Музей русской этнографии. Пожелаем же, чтобы начавший в 1902 году свою деятельность Этнографический
отдел Русского музея императора Александра 3 как можно быстрее заполнил этот важный пробел и стал тем “богатым человеком” к которому взывал Бэр. Средствами для
этого он распологает, силы научные, мы верим найдутся. Почва для работы богатейшая: это 1/6 часть поверхности всей суши со 140-миллионным населением, со всем
разнообразием ее природы и не меньшим разнообразием ветвей человечества, укоренившимся на этой огромной территории.
Н. Могилянский, 1910
Крестьянские костюмы
в области соприкосновения
Орловской, Курской и Черниговской
губерний
(Севский уезд Орловской губернии). Д.О.Святский. СПб 1910
© С.В.Кочевых, 2010
