Орловский каторжный централ (ныне ул. Красноармейская 10) — создан в 1908 г., в связи с необходимостью подавления революции 1905-07гг. В централе содержалось больше тысячи человек, это был самый крупный и жесткий на Европейской территории России централ.
Создан на базе Исправительного арестантского отделения, созданного после 1870 года из арестантской роты, существовавшей в Орле с 1840 года и Орловской губернской тюрьмы существовавшей в городе с 1779 года.
Около 20-30% заключенных составляли политические; это были главным образом революционеры, попавшие на каторгу вследствие участия в революционных событиях 1905-1907 гг.
Политические содержались в невыносимых условиях, подчас превосходящих по своей дикости условия пребывания здешних уголовников. Как пишет профессор М.Н. Гернет, люди, создававшие и определявшие тюремный режим в Орле, люди, от которых в первую очередь зависело здоровье и жизнь заключенных — как уголовных, так и политических каторжан — отличались особыми качествами. Цитируем:
«Орловские тюремщики, если иметь в виду верхушку тюремной администрации в лице тюремного инспектора, начальника тюрьмы и его помощников, были не просто черносотенцами, которые не за страх, а за совесть служили царскому престолу.
Это были люди, лично пострадавшие в большей или меньшей степени от революционной бури 1905-1907 гг., для подавления которой и возникла необходимость создания этого централа. Эти люди питали звериную ненависть к революционерам и были буквально опьянены жаждой мести. Вот почему, если режим Орловского централа был чрезвычайно тяжел для уголовных каторжан, то он был неизмеримо ужаснее для политических.
Орловские тюремщики не боялись никаких нарушений закона, не боялись даже прямых преступлений, ибо были уверены в том, что за свои злодеяния они не понесут никакого возмездия, что их преступления не станут достоянием широкой общественной гласности» [1]. Более того надеялись что их усердие будет оценено и вознаграждено заказчиками террора.
«Приемка» в Орловский централ проходила в бане, где новоприбывших подвергали жестокому, садистскому истязанию.
В корреспонденции из Красноярской тюрьмы, датированной 15 октября 1909 г. и переадресованной одному из членов социал-демократической фракции Государственной думы, описывался порядок «приемки» в Орле:
«Когда прибывает новая партия в Орел, всем прибывшим велят раздеться в бане совершенно, оставляя на себе только кандалы. Голых принимает один из шести помощников начальника, называя каждого отдельно. От них нужно пройти сквозь строй выстроившихся в два ряда надзирателей в количестве 20-25 человек в другую комнату за бельем. Помощник сопровождает каждого грозным "принять", прибавляя иногда — "хорошего" или "дурного поведения". Выстроившихся надзиратели "принимают" тогда всех без исключения, кто кулаком, кто резиною, кто ногою. И горе тому, о ком помощник скажет "дурного поведения", горе тому, кто почему-либо не понравился надзирателям, горе тому, кто недостаточно пассивно и трусливо принимает удары, горе тому, кто "рассуждает", кто политический, кто еврей, кто не носит креста на груди, кто, наконец, оказывается достаточно ловким и сильным и сквозь строй слишком скоро пробегает. Тех хватают за кандалы, бросают на пол и лежачего бьют резинами, ногами и всем, что под руки попадает, до совершенной потери сознания жертвы. Потом отливают водой и на простынях уносят в госпиталь. Остальных ведут в одиночки, где каждый обязательно должен пробыть по крайней мере 14 суток.
Здесь бьют и издеваются самым ужасным образом, здесь дрессируют арестантов на ходячие манекены. Каждый арестант должен быть послушным и покорны перед каждым надзирателем, как перед грозным всегда властелином жизни и смерти его; должен держаться тихо, как тень двигаться и отвечать может только, как заведенная машина. Нельзя просить о чем-либо, не говоря уже о требовании.
Все находятся под вечной безустанной, ни на минуту не прерываемой опасностью быть битым немилосердным боем — боем на смерть хорошо выдрессированными в этом отношении палачами» [2]. Сохранились документальные материалы — свидетельство Карла Фрицова Заува, входившего в состав партии из 44 человек латышей и эстонцев, прибывших в Орловскую тюрьму из Ревеля в 1908 г. Он вспоминал, что избиения производились не только с разрешения начальника тюрьмы Мицевича, но с ведома и попустительства тюремного инспектора фон Кубе. Надзиратели не скрывали в разговорах между собою этого факта, даже хвастали им. Старший надзиратель Задорожный прямо говорил, что при фон Кубе «чем больше бьешь, тем скорее заслужишь генеральское спасибо и повышение по службе» [3].
Свидетель из журнала «Былое», бывший политкаторжанин, писал:
«Последовательные избиения, избиения до потери сознания, до гробовой доски, буквальное вколачивание в могилу: это чаще всего проделывается над политическими заключенными. Оргии тюремщиков доходят до потери чего-либо человеческого: это какое-то гнусное сладострастие, граничащее с бредом, с эксцессами дементиков. И это самое страшное для всех категорий заключенных: если бы массами расстреливали, то было бы гораздо легче, чем переносить этот вечный страх подвергнуться искалечению до неузнаваемости…» [4].
Бывший политзаключенный Орловской тюрьмы Дьяконов вспоминал:
«Во время обхода тюрьмы инспектором Э. фон Кубе в больнице больной каторжанин по фамилии Шевченко поднялся с койки, стал на колени и обратился к инспектору: "Ваше превосходительство, защитите, убивают". Сопровождавший инспектора начальник тюрьмы Мацевич ударил Шевченко по лицу, и два достойных охранителя вышли из палаты. Избивая, заключенных заставляли отказываться от того, что их били. Изобьют…, а потом вызовут в коридор и спрашивают: "Тебя били?". Если заключенный говорит, что били, его бьют до тех пор, пока он после такого вопроса не скажет — "нет, меня никто не бил» [5].
А.Б. Сапотницкий, студент Петербургского университета и член Петербургской военной организации РСДРП (б), был предан провокатором Бродским и впоследствии переведен из Владимирского в Орловский централ. Сапотницкий был евреем, и, кроме того, в его статейном списке стояла отметка о том, что он пытался бежать. Этого было совершенно достаточно для того, чтобы предвидеть, какой страшный удел ожидает его в Орле. Самуил Файнберг сообщал в письме, которое было опубликовано в № 46 за 1913 год газеты «Будущее»:
«Встретились мы с ним в Москве на пересылке. Там же мы впервые услышали об ужасах Орла. В Орле я встретился с ним через две недели после нашего прихода туда, когда мы, отбыв карантин, вышли на "прогулку", или, вернее, на гоняние по шагистике, вздвоиванию рядов и пр., и пр.
Альберт был бледен. Лицо его было изжелта-синее, буквально измученное, избитое, кривая усмешка трогала губы, когд он говорил мне: "Как дальше жить будем, не знаю, черт знает, что творится. Меня уже били четыре раза после приемки" (разговор этот происходил в конце июля). …Видел я его раз в коридоре, когда мы еще не стали выходить на прогулку. Я шел в контору — он расписывался на денежной повестке. Меня поразил его вид. Он мне показался постаревшим на несколько лет. Я не могу Вам описать его лица — это сплошной ужас, разлитый в чертах этого лица, на котором горели два больших, тревожных, испуганно поглядывавших глаза» [6].
Потребовалось всего 18 дней пребывания Сапотницкого в Орловском централе, и он был окончательно истерзан, попросту забит до смерти. Один орловский надзиратель говорил другому каторжанину в назидание, ссылаясь на «опыт» Сапотницкого:
«Мы знаем, что по закону бить не дозволяется. Думаешь, не знаем. Знаем, брат, прекрасно знаем. Да закон-то у нас в кармане: что хотим, то и делаем с ним, понимаешь? Хотим — его съедим, хотим с чаем выпьем. Знаешь, наверное, Сапотницкого? Ваш, петербургский. Вот так же приехал сюда и ну здесь зазнаваться, свои порядки устанавливать. Кто я? Да что? Я-де судился с Государственной думой… Меня не смей тронуть…
Что же думаешь? Забили, голубчика, на тот свет отправили. И хоть бы что… Сапотницкий лежит себе теперь и ни гу-гу, не шевелится. Вот то же и с тобою будет. А то ты тоже, наверное, думаешь, что, дескать, я политический, меня не смеют тронуть. Бить-де не полагается… Наплевать нам на это. Забьем и только, до смерти забьем, слышишь?» [7].
Свидетель происходящего в Орловском централе вспоминал в публикации «Былого» о действиях надзирателей — о систематических избиениях, побоях и насилиях:
«…Левитский избил всех брянских максималистов, когда они были переведены из брянской тюрьмы. Он вводил более строгий режим. Заставлял политических заключенных петь на вечерней поверке и кричать: "здравия желаем!" на приветствие начальств. Он отдавал приказ стрелять по окнам без предупреждения. Избивал без пощады со сворой надзирателей, когда вел в карцер провинившихся арестантов. Словом, когда было его дежурство, тогда после вечерней поверки, снизу, из пересыльного коридора всегда доносились глухие стоны и крики избиваемых: избивал без разбору и политических, и уголовных. Он всегда искал случая, чтобы к чему-нибудь придраться, наказать карцером и по дороге избить: многие после его побоев становились глухими, не могли больше разгибать спины, харкали и испражнялись кровью… В данный момент продолжает зверствовать в централе. Мне передавали, что ему принадлежит честь изобретения особого рода истязания: провинившегося один надзиратель берет за голову, другой за ноги, раскачивают в таком растянутом положении и бьют о стену заднею частью; от нескольких ударов заключенный впадает в глубокий обморок. Каков поп, таков и приход!
Затем следуют уже более мелкие палачи, но все-таки палачи…
Помощник Покровский (вечно пьян) избивал не раз лично и не раз руководил избиениями. Он пустил крылатое словечко среди тюремной администрации, высшей и низшей: "Набей ему мешки в три фунта". В переводе на человеческий язык это означает: "избей так, чтоб все тело вспухло". За свой огромный рост и силу прозван заключенными — "сарай-ломай"…
Собственно говоря, бьют почти все надзиратели за крайне малым исключением. "Как же не бить, а то, пожалуй, и с места прогонят" — обыкновенно такой слышишь ответ, когда совестишь за избиение» [8]. Тюремный инспектор фон Кубе излагал перед надзирателями свою «платформу»:
— «Арестантов не распускать. В морду их… Бей в хвост и загривок… В случае чего, я отвечаю…» [9].
Свидетель порядков, творящихся в Орловском застенке, приводил пример избиений заключенного:
«…Якутина увели. Заковали в ручные кандалы, причем руки были закованы назад. И в таком виде потащили его в карцер, избивая дорогою. В карцере Якутин был вновь избит до бесчувствия. Его привели в чувство и вновь избили. В продолжение трех дней на каждой вечерней поверке его били и мучали до потери сознания. Говорили, что его узнать нельзя было: так изменился он! У него повреждены были ребра, и он харкал и испражнялся кровью. От всего перенесенного Якутин заболел на пятый день, впал в сильное лихорадочное состояние и не мог уже больше двигаться» [10].
Другой бывший заключенный централа И.И. Генкин вспоминал:
«По заведенному в Орле ритуалу пощечины доставались заключенным каждый день. Выходят в коридор за вещами — бьют, вызывают для обязательной стрижки — тоже попадает в загривок. Не было дня, чтобы в камеру не заходили два-три помощника с десятком надзирателей. Кобуры расстегнуты, лица злые. Достаточно малейшего предлога, чтобы у них зачесались руки, а как они начнут потасовку, так только и знай, что бока подставляй. Раскидают по полу, словно щепки, всюду стоны и крики…» [11].
Узник Орловского централа В.А. Кригер свидетельствовал: «Сразу же, с первого дня, начались издевательства и побои. Помню, заходит в камеру помощник начальника тюрьмы и кричит: "Здорово, каторжане!". Все молчат. "Становись на молитву! Кто дежурный? Читай молитву!". Тот отказывается. "В карцер!". Дежурного уводят, мы слышим его крики, звуки ударов, стоны. Помощник начальника показывает на следующего: "Ты, читай молитву!". Снова отказ, снова: "В карцер!", снова побои, крики.
Дошла очередь и до меня: "Читай молитву!" — "Не буду!" — "В карцер!". Меня поволокли в карцер и, пока тащили со второго этажа в подвал, били ключами и пинали сапогами…
Каждый вечер перед поверкой отделенный надзиратель, старший или просто дежурный, заглядывал в волчки и ежеминутно вызывал то одного, то другого в коридор, чтобы поупражняться в избиении. Это было поистине что-то дикое, безумное. Представьте себе, в мертвой тишине вдруг рядом с грохотом открывается дверь и раздается голос:
— Ты, сволочь, почему разговариваешь?
— Никак нет, господин старший, — слышен ответ,на что следуют страшные удары.
Однажды во время обыска камеры у соседа я услышал шум и крики. Оказалось, что надзиратель нашел какие-то порошки. "Для чего порошки, сволочь? — орал надзиратель. — Задумал открывать аптеку?". Раздались удары, крик потерпевшего. Прибежали другие надзиратели, стали зверски избивать заключенного, потом я узнал — Мамонтова. Били до тех пор, пока у него горлом не пошла кровь. Пока ходили за врачом, Мамонтов умер. Другой политкаторжанин, Яковенко, не смог перенести всех ужасов Орловского централа и облился керосином из горящей лампы. Вместо помощи он получил побои и на третий день умер» [12].
В 1910 году на этапе в Сибирь тут содержался Григорий Котовский.
Выше приведен ряд свидетельств бывших политзаключенных Орловского каторжного централа, указывающих на постоянные нечеловеческие пытки, побои, истязания и издевательства, применявшиеся тюремными надзирателями по воле высокого начальства с целью подавления сопротивления. Надзиратели и иные тюремные чины гнуснейшим образом упивались кровью тех, кто не был в состоянии ответить, был безоружен и закован в кандалы.
По неполным данным, с 1908 г. по октябрь 1912 г. в тюрьме было замучено и умерло от истязаний 437 человек; в 1908 г. (первый год каторги) из 795 заключенных был замучен до смерти 91 человек, или около 11,5% общего состава каторжан, в 1909 г. — 70 человек, или 10%, в 1910 г. — 88 человек, или 10%, в 1911 г. — 114 человек из 750, или более 15%, за 9 месяцев 1912 г.. — 74 из 717 заключенных; туберкулезом болело более 15% заключенных [13].
Одна эта царская тюрьма всего-то за четыре года существования дала более чем 400 смертей заключенных вследствие систематических пыток и садистского обращения.
Представленные тут свидетельства не совсем соответствуют другим источникам, рисующим места заключения при Николае II эдаким «курортом» для революционеров, хотя возможно, для разных революционеров были разные условия. Большинство источников на основании которых написана статья изданы в советское время, когда было принято выявлять пороки царизма, дабы на его фоне преступления продолжателей царизма смотрелись не столь ужасно, но безусловно, продолжали многократно превосходили учителей, значительно улучшив и развив систему террора, подавления, контроля и уничтожения.
Февральская революция 1917 года прекратила существование Орловского централа. Были освобождены все политические заключенные.
После Октябрьской революции в здания бывшего Орловского централа снова стали наполнять политическими и все пошло по отработанной схеме. Первое что сделали коммунисты, это отменили игры в законы окончательно. Теперь был только один закон, воля захвативших власть.
В 1926 году были арестованы и расстреляны лица из числа дореволюционного персонала — бывший доктор тюремной больницы Рыхленский, бывшие тюремщики фон Кубе, Мацевич, Бывших, Синайский, Симашко-Солодовников; старшие надзиратели Новченко, Жернов и другие.
11 сентября 1941 года, за несколько недель до оставления Орла советскими войсками, по личному приказу Джугашвили там был произведён массовый расстрел политзаключенных. В числе 157 видных партийных и государственных деятелей и учёных войсками НКВД были расстреляны: А. Ю. Айхенвальд, В. В. Карпенко, осуждённые на Третьем Московском процессе Х. Г. Раковский, П. П. Бессонов и Д. Д. Плетнёв, большевик — деятель оппозиции П. Г. Петровский, лидеры эсеров Мария Спиридонова, И. А. Майоров, А. А. Измайлович, жены «врагов народа» — Ольга Каменева (жена Л.Каменева и сестра Л.Троцкого), жены Я. Б. Гамарника, маршала А. И. Егорова, А. И. Корка, И. П. Уборевича, астроном Б. В. Нумеров, В. А. Чайкин, Ольга Окуджава — тетя знаменитого барда, в память о которой он написал стихотворение «Тетя Оля, ты — уже история» и другие. В память о жертвах политических репрессий, содержавшихся и расстрелянных здесь с 1920-го по 1950-й годы, на стене тюрьмы установлена мемориальная доска. Также в память о казни 11 сентября на выезде из города в Медведевском лесу (где был произведен расстрел) установлен памятник жертвам политических репрессий.
Во время оккупации национал-социалистами, с октября 1941 года по июнь 1943 года, тут расстреливали партизан и подпольщиков.
В октябре 1941 года тюремный корпус, в котором находился Дзержинский был взорван и все экспонаты уничтожены.
После окончания войны тюремный корпус восстановлен по старому плану, восстановлена и камера, в которой содержался Дзержинский.
В настоящее время в зданиях бывшего Орловского централа расположен следственный изолятор № 1 СИЗО-57/1 и тюремный госпиталь для больных туберкулезом.
Есть версия, что некоторое время в Орловском централе в строжайшей тайне содержался Нестор Махно.
Примечания:
1. Гернет М.Н. История царской тюрьмы: В 5-ти томах. Т. 5. М.: Юридическая литература, 1963. С. 265 (в работе проф. Гернета имеются свои примечания и список источников).
2. Там же. С. 267-268.
3. Там же. С. 269.
4. Былое. 1912. № 14. С. 17.
5. Гернет М.Н. Указ. соч. С. 278-279
6. Там же. С. 272-274.
7. Там же. С. 275.
8. Былое. 1912. № 14. С. 22-24.
9. Геникин И.И. В камерах Орловского централа. Воронеж, 1934. С. 11.
10. Былое. 1912. № 14. С. 21.
11. Геникин И.И. Указ. соч. С. 13.
12. Кригер В.А. О былом // Сибирь. 1971. № 2. С. 76, 80.
13. Салтык Г.А. Каторга и ссылка в судьбе неонародников Центрального Черноземья: 1908-1916 гг. // Ученые записки: электронный научный журнал Курского государственного университета. 2008. № 3. С. 34-41.
© С.В.Кочевых
