Музыкальная культура порабощенного народа курщины нам мало известна, хоть она была полноводна и пронизывала всю жизнь людей. Она не могла развиваться в условиях рабства и дичайшего давления рабовладельцев, которые как могли уничтожали и подавляли ее. У нас сохранились только небольшие обрывки ее описания представителями рабовладельцев, на сколько они могли понять загадочных людей которых они грабили. Так что у нас остались только обрывки описания народной музыкальной культуры от людей которые ей мало интересовались, к ней ни как не принадлежали, глубоко ее презирали, не понимали и боялись.
Курский археолог и этнограф Алексей Иванович Дмитрюков в «Статистическом описании Суджи и уезда сего города» (1828 г.) о музыке и танцах писал, что «песни здешних русских большею частию однообразны в голосе. Женщины под сии песни, с звуками гудка, а иногда
с аккомпониментом сделанных из тростника разной длины дудочек, называемых здесь кувичками, пляшут медленно и тихо. В их песнях часто упоминается Дид, Ладо и Лель, или люли».
Ещё в первой половине 19 в. русские обрядовые песни и сопровождаемые
ими ритуалы сохраняли отчётливые следы древней,
ещё дохристианской культуры.
Вспоминая проведённое в д. Макаровке Льговского уезда детство, Валериан Фёдорович Ширков (1805–1856) так пытался описать в стихах одну из местных достопримечательностей:
«Вот перевоз, вот подале обрывы
А под обрывами в чаще гремучий колодезь
Ночью, когда поселяне на память Купалы
Бочки с смолою зажгут, а мальчишки толпою
Прыгают через вязанки горящей соломы
Бабы и девки идут хороводом к колодцу:
Песнями Леля и Ладу и Дида возносят
Не понимая, кто Ладо, не зная, что Лелю
Каждая служит конечно и верой и правдой
Все погружают в колодезь с надеждой и страхом
В дар — кто кольцо, кто монеты, кто медные серьги
Даже хлеб, иль от свадьбы кусок каравая
Тайные мысли ключу поверяя с мольбой».
Член–корреспондент Императорского Русского географического общества Алексей Степанович Машкин в 1862 году писал о праздничных гуляниях русских крестьян Обоянского уезда, что «в праздничные дни молодёжь, одевшись в нарядное
платье, собирается на улицу; по сборе составляется хоровод,
по здешнему карагот. Девки и молодые бабы становятся в кружок, взявшись за руки, ходят кругом, поют хороводные песни, пристукивая ногами в такт песни, а молодые парни в середине
круга, закинув шапку набекрень, пляшут, выказывая друг перед другом своё искусство. Сюда собираются так же сельские музыканты, и после пения в хороводах, начинается пляска под
музыку. Употребительные здесь музыкальные орудия: дудка,
рожок, балалайка, скрипка, гармония, гудок и кувички».
Упоминаемые Машкиным «кувички», также известные как
«кугиклы» или «тростянки», обычно использовались женщинами, мужчины же предпочитали «дудки» («свирели», «сопели») — трубки–флейты с игральными отверстиями и свистковым приспособлением.
А. Мордвинов, побывавший на пасхальных гуляниях русских крестьян,
живших по берегам р. Реут в пределах современного Медвенского района в очерке «Весна в Курской губернии» (1871 г.) описывал эти духовые инструменты и игру на них: «Собрались девушки и молодухи, взялись за руки, и стали в круг — водить хоровод. В середине хоровода поместились музыканты, парни с дудками, а женщины и девушки с «кувичками». Кувички состоят из пяти тростниковых дудочек, одна короче другой, нижняя часть которых плотно заделана. Они ничем не связаны между собой, но играющая,
подбирая их по тону (так как каждая из них тоном выше другой) держит в руке перед губами и в
такт какой нибудь плясовой песни, наигрываемой на нескольких дудках, придувает в них и прикрикивает, быстро передвигая их от одного угла рта
к другому. Фиту–вить, фитю–вить, громко и резко выходят звуки, то выше, то ниже, а на дудках отчётливо наигрывают мотив песни; при этой музыке песен не поют, лишь раздаётся дружный топот трепака. Бойко отплясывает детина перед своей красавицей, та же гордо плывет перед ним, помахивая платочком. Звуки нельзя описать, а нужно их слышать, чтобы ценить».
Музыкальная культура проживавших в южных курских уездах малороссов–украинцев отличалась от русской, согласно А.И. Дмитрюкову, «напев малороссиян приятен и трогает сердце. В песнях их, реже нежели у русских, встречаются языческие
боги, каковы суть: Ладо и Лель, или, по просторечию, люли. Обыкновенный музыкальный инструмент мужчин есть балалайка, на которой играют весьма многие молодые люди; на скрыпке так же играют некоторые, самоучкою. Женщины и девки
употребляют железные варганы для аккомпаньемана песен, приставляя оные к зубам, и двигая с
различной скоростию язычек варгана».
У рабовладельцев была другая жизнь, другая культура, другой «космос». Они заставляли рабов оплачивать и обслуживать свои вкусы и музыкальные предпочтения. Дворяне с удовольствием описывали свои музыкальные пристрастия и вкусы, во всяком случае хоть тут мы имеем информацию из первых уст, прямо от носителей этой культуры.
У многих курских
помещиков в их имениях
существовали оркестры
и хоры из крепостных рабов для музыкального
сопровождения театральных постановок или
самостоятельного исполнения музыкальных и вокальных
произведений.
Первое описание крепостного хора находим в воспоминаниях Гавриила Ивановича Добрынина. В 1770 г. действительный камергер М.И. Сафонов в сл. Терны Путивльского уезда давал прием в честь епископа Севского и Брянского К. Флиоринского: «С началом стола загремела вокальная и инструментальная музыка. Музыканты одеты были чисто, певцы в
белом одеянии и большею частию похожи
то на мопсов, то на борзых; брюнетки были,
как мухи в сметане, а блондинки, — как сыр
в молоке... Они начали концертом, кладки
г–на Рачинскаго «Радуйтеся Богу помощнику нашему», играли и пели прекрасно. Я
слушал и зевал с восхищением, потому что
зрелище сие было для меня ещё новое в таком совершенстве».
Из документов и воспоминаний конца
18 — начала 19 вв. известно о крепостных оркестрах и хорах курских дворян Анненковых, Барятинских, Волькенштейнов, Денисьевых, Нелидовых, Полтарацких, Сафоновых, Хорватов, Ширковых и других.
Уровень входивших в состав этих коллективов
артистов мог быть очень высок.
Бытописатель Н. Решетов сообщал о певчих хора новооскольского
помещика 1–й половины 19 в. Фёдора Марковича
Полторацкого, что «некоторые из них учились в Москве у знаменитого в то время Варламова. Солисты и хор были очень хороши; кроме Русских романсов они пели и из Итальянских опер, непременно по–итальянски. До сих пор сохранились ноты, где
под Итальянским текстом слова написаны русскими буквами рукою Полторацкого».
Впрочем, крепостные музыканты и певцы были
бесправными рабами и должны были безропотно выполнять любое желание своих хозяев. Так рыльский помещик Пётр Алексеевич Денисьев (1774–1845) на
свои именины в день Петра и Павла ежегодно давал в принадлежавшем ему поместье Софроново роскошный бал, и если не все рыльские дворяне
являлись к нему на праздник, то он «сердился и в
дурном расположении духа нередко ставил весь
свой оркестр из 60 музыкантов на колени».
Некоторые владельцы крепостных оркестров и сами
были прекрасными музыкантами. Рассказывая о князе Иване Ивановиче Барятинском, А.Л. Зиссерман писал, что в его поместье «давались концерты, в которых принимали участие
жившие тогда в соседстве известные меломаны
графы Михаил и Матвей Юрьевичи Виельгорские.
Сам князь Иван Иванович страстно любил музыку
и так увлекался ею, что часто упрекал себя в потере времени, вследствие чего строго запретил преподавание музыки своим четырем сыновьям, что и
было свято исполнено».
Согласно Н.А. Синянской, среди документов
архива князей Барятинских находится обширная
нотная библиотека Ивана Ивановича, состоящая
из 556 наименований. Она включает в себя произведения для оркестра, инструментальные ансамбли, произведения для голоса с оркестром
(гитарой, фортепиано), произведения для гитары
и фортепиано соло; хоровые духовные сочинения;
театральные произведения в сопровождении оркестра небольших составов. В составе музыкального архива есть и три музыкальных сочинения самого
князя. Самое крупное из них — «Увертюра реминор для большого оркестра» состоит из 27 страниц рукописной партитуры. Увертюра свидетельствует
об основательной музыкальной образованности
князя и его незаурядной композиторской одарённости, прекрасном знании и свободном владении
оркестром, о восприимчивости стиля современных ему композиторов (в частности, К.–В. Глюка
и Дж. Россини) и тяготении к образам драматическо–патетического характера.
Самыми знаменитыми среди проживавших в
пределах Курской губернии в первой половине
19 в. дворян–меломанов были графы Михаил и
Матвей Юрьевичи Виельгорские, обитавшие на
мызе Луизино в с. Фатеевке (современный Дмитриевский район).
Они происходили из знатного польского рода,
перешедшего на русскую службу в конце 18 в. После смерти своей первой жены старший из братьев, Михаил, в 1816 г. сочетался браком с её сестрой
Луизой Карловной Бирон. Этот брак вызвал недовольство императора Александра I и части русской аристократии, так как по религиозным представлениям они являлись близкими родственниками и не могли заключить брачный союз. Молодая чета на
время уехала из Санкт–Петербурга в курское имение жены. В 1821 г. к ним присоединился и младший брат М.Ю. Виельгорского — Матвей. В Луизино Виельгорские прожили до 1826 г., когда после воцарения Николая I Михаил Юрьевич получил прощение и вновь вернулся ко двору.
По воспоминаниям графини С.М. Соллогуб, её
отец и дядя «Привыкнув с
самого нежного возраста видеть в доме музыкантов,
каждый из них стал учиться играть на каком–нибудь
инструменте и очень скоро умел аккомпанировать
отцу, исполнявшему партию первой скрипки в квартетах Роде, Гайдна и др. Таким образом развился необыкновенный талант дяди Матвея, снискавшего
своей виртуозной игрой европейскую известность.
Помимо других драгоценных инструментов, ему
принадлежали полный квартет и контрабас работы
Страдивариуса. Известно, что за всю свою жизнь
этот мастер сделал только два контрабаса. Отец,
ещё более музыкально одарённый, чем дядя, играл
на всех инструментах, но ни в чём не достиг совершенства. Он предпочёл исполнению музыкальных сочинений их любительское сочинение».
Со своим соседом князем И.И. Барятинским графы Виельгорские поддерживали самые дружественные отношения, а поводом для сближения послужили общие знакомства и взаимная страсть к музыке.
По мнению Н.А. Синянской, о постоянных контактах между Ивановским и Луизино говорит не только интенсивная переписка Барятинского и Виельгорских
за 1822–1823 гг., но и находящиеся в архиве Барятинских программы домашних концертов в Луизино, некоторые из которых были собственноручно написаны
графами Михаилом и Матвеем. «Интенсивности концертной жизни в Луизино, — пишет исследовательница, — сегодня можно лишь удивляться. На протяжении более года концерты, включающие крупные и серьёзные инструментальные и вокально–хоровые сочинения западных композиторов и самого графа
Михаила, проходили регулярно, 2–3 раза в неделю.
Приводим программы концертов конца февраля —
начала марта 1822 г.: 28 февраля — Симфония Гайдна Ре–мажор; 4–й концерт для скрипки Роде; Героическая симфония Бетховена. 3 марта — Симфония
Рейха ор. 42; Нонет для скрипки, альта, виолончели,
контрабаса, флейты, гобоя, кларнета, фагота и валторны, сочинение Шпора; Симфония Риса в Ре–мажоре; Ларго и Полонез для скрипки Ромберга «в исп.
Графа Матвея»; увертюра «Джиневра» Паэра. 7 марта — Симфония К.–М. Вебера в Домажоре; 2–й концерт де ла Мара для виолончели «исп. Гр. Матвей»;
увертюра «Так поступают все» Моцарта; Симфония
Кроммера в Ре–мажоре 2–я часть; Увертюра Мюллера». По мнению Н.А. Синянской, «то обстоятельство, что программы концертов в Луизино оказались в марьинском архиве, говорит либо о том, что князь Барятинский бывал гостем графов Виельгорских, либо —
что более вероятно — что произведения, звучавшие
в Фатеевке, любезно предлагались просвещённому
вниманию Его Сиятельства».
Не менее популярными, чем оркестры и крепостных рабов, у курских дворян в первой половине 19 в. становятся приезжие хоры свободных цыган.
Вот как описывал их в своих воспоминаниях
щигровский помещик Е.Л. Марков: «Первое духовное наслаждение помещиков в Коренной — цыганки. Я помню ещё, когда приезжал сюда ежегодно
знаменитый Ильюшка Соколов с своими Любашами и Стёшами. Ночи напролёт хор заливался
своими песнями; Ильюша топал и свистал, Стёша
отплясывала с старым цыганом одной ей ведомые
танцы, а шампанское лилось кругом рекою, расходившиеся отцы мирных и многочисленных фамилий подпевали дикими голосами, стучали по столу
кулаками и стаканами, офицеры обнимали цыганок, дым от трубок и дешёвых деревенских сигар выедал всем очи. И как же любили наши истые помещики все эти лихие романсы, заставляющие их хоть на несколько минут забывать своё хозяйство,
свои пятидесятилетние отяжелевшие животы,
многочисленных барчуков, визгом наполняющих
детские. Как долго и чутко помнились все эти «Я
пойду косить», «Вечерком красна девица», «Кубок
янтарный». Но мало и редко говорилось впоследствии об этих удовольствиях, особенно при супругах, относившихся вообще крайне недружелюбно к
подобным препровождениям времени».
Иногда организаторы концертов устраивали
настоящие музыкальные состязания между приезжавшими на Коренную ярмарку хорами.
Об одном из таких выступлений упоминает в
своих воспоминаниях В.А. Инсарский, описывая
своё посещение Коренной ярмарки в 1840–х годах.
«Я помню, наш кружок, между прочим, затеял
дать великолепный обед по подписке в 100 р. асс.
[рублей ассигнациями] с каждого, что в то время
составляло вовсе не маловажную сумму... Разумеется, цыгане составляли главную статью и были предметом многоразличных соображений. Надобно
сказать, что незадолго перед тем, знаменитый хор
знаменитого Ильи, по каким–то внутренним раздорам, распался на двое: лучшая часть, под командою известного Ивана Васильева, отделилась и составила особый и лучший хор. Другая часть, руководимая Ильею, образовала другой хор, значительно
слабейший. Наши распорядители недоумевали,
который из них пригласить на наш обед... (Решено
было пригласить оба)... Трудно изобразить меру того
восторга, который объял всех, когда эти два хора
соединились и, под командою исторического Ильи,
грянули песню... После обеда образовалось множество групп, но самая шумная и многочисленная группа окружала прелесную Любашу,
которая, поместившись в уголку, с гитарою в руках,
была предметом общего обожания и общих просьб.
Один просил поцелуя, другой — песни. Она ко всем
была мила и благосклонна. Я помню, что гитара её,
наполняясь золотом и ассигнациями, несколько раз
была опоражниваема и потом снова наполнялась.
Эти приношения, под наименованием «уголковых»,
у многих решительно опустошили карманы и долго
жили в памяти курских помещиков».
Илья Осипович Соколов (1777–1848) —
знаменитый руководитель цыганского хора,
певец, танцор, гитарист. «Хоревод, знаменитый
Илья, — весь пламя, молния, а не человек. Он
запевает, аккомпанирует на гитаре, бьет в такт
ногами, приплясывает, дрожит, воспламеняет,
жжет словами и припевами. В нем демон, в нем
беснующаяся мелодия... Смотря на него и слушая
его, чувствуете, что все нервы в вас трепещут,
а в сердце кипит что–то невыразимое»
В.А. Инсарский, видевший солистку хора на Коренной
ярмарке в 1840–х гг., писал: «В то время особенно
славилась и, действительно, восхищала публику
цыганка Любаша. Девушка эта, немножко
косоглазая, имела в себе много какого–то
благородства и была симпатична в высшей
степени. Недостаток в её глазах не только не
портил её, но, напротив, придавал ей особую
прелесть. Пела она превосходно и приводила в
неистовый восторг любителей... Она великолепно
заключила свою цыганскую карьеру, выйдя замуж
за кирасирского полковника, не то Огарева, не то
Офросимова. Спустя много лет, я видел её в ложе
московского театра барыней, окруженной двумя
или тремя детьми»
© С.В.Кочевых
